Что за стенами?

— Тетя Ксана, ты все та же, такая же, — сказал Сергей. — Даже тени у тебя все те же. — Он снял пальто, пошел к вешалке.

— Старый человек не любит перемен, Сергей. А тень — это очень важная подробность. Помнишь Шамиссо, повесть его о человеке, запродавшем свою тень?

— Помню, — неуверенно кивнул Сергей.

— Ой ли? А как называлась эта повесть, дружок? — учительским голосом спросила тетя Ксана.

Сергей и задумываться не стал, он не помнил этой повести. Он широко развел руки и улыбнулся, от всей души и чистосердечно признаваясь в своем невежестве. Совсем так, наверное, вел он себя на уроках, у доски, перед учителями своими, когда не знал ответа. Совсем так разводил руки и улыбался, испрашивая этой всепокоряющей улыбкой прощения себе и хотя бы троечку.

— Ох, Сережа, Сергуня, Сергунок, — сказала, вздохнув, тетя Ксана. — И не улыбайся, пожалуйста, не подлизывайся. Артист, интеллигент, а не знаешь Шамиссо, одного из видных представителей немецкого романтизма, ведать не ведаешь о его Петере Шлемеле, «человеке без тени».

— Вот теперь вспомнил! — вскинулся Сергей. — Ей-богу!

— Не божись попусту. Ладно, ступай. Так уж и быть, три.

— Что и требовалось! — просиял от уха до уха Сергей.

Он кинулся к тетке, обнял ее. И тут они поцеловались, как и должно родным людям после долгой разлуки, и притихли на миг, вслушиваясь друг в друга. От старушки пахло чистотой, волосы у нее были легкие, слабые, почти уже неживые. Слабенькой была у нее и шея с чуть подрагивающей жилкой. И бедная эта кофточка, штопанная по вороту. Снова будто кто дотронулся рукой до Серегиного сердца, и сердце его сжалось и обмерло.

— Притих? Жалеешь? Вот уж не по адресу! — И тетка оттолкнула его от себя потвердевшими кулачками. — Сядь напротив. Докладывай.

Садясь, Сергей оглянулся на телевизор, стародавний ящик с еще бронзовыми украшениями, будто из прошлого века вещь, хотя телевизионный-то век и четверти своей не отшагал.

Тетка перехватила его взгляд.

— Да, слежу, слежу за тобой. А как же!

— И что же, этот саркофаг еще дышит? — осторожно спросил Сергей.

— Отличнейшим образом. Кинескопы, разумеется, я время от времени меняю, а вот ящик сменить никак не решусь. Привыкли мы друг к дружке, вместе и состарились.

— Тетя Ксана, хочешь, я подарю тебе новый телевизор? — вырвалось у Сергея, и он даже привстал, будто вот прямо сейчас готовый кинуться в магазин.

— Разбогател? Впрочем, это хорошо, что ты не скупой. Нет, дружок, мне ничего от тебя не нужно. Открыточку разве что к Новому году. Но ведь это трудно, не правда ли, открыточку тетке начертать?

— Виноват, виноват. Прости.

— Я так и решила, что виноват. Отцу-то в Ключевой пишешь? Или опять — виноват?

— Пишу. Не часто, но пишу. Собираюсь даже навестить. Звал его к себе, а он — к себе. Пожалуй, вырвусь на недельку.

— Вырвись, Сергей, вырвись. Ведь ты там родился, в этом Ключевом. Помнишь ли?

— Конечно.

— А что помнишь? Сергей задумался.

— Ну, нашу Ключевку, с завертями, с омутами… Маму… Ну, ребят помню по школе… Не всех, некоторых… Многое помню. Морозы наши… Как на лыжах с обрыва раз съехал…

— Удержался?

— Удержался.

— Вот потому и помнишь. А я все по мостику в памяти иду. Помнишь, деревянный мостик у базарной площади? Иду и иду по нему, иду и иду. Ему бы давно кончиться, а я все иду. И знакомые навстречу. Их уже нет в живых, а они навстречу. Думается мне, что как дойду до конца этого мостика, так и жизни моей конец. Вот ведь, всю почти жизнь прожила в Москве, а по ночам по Ключевому брожу. Ну, когда не спится. И все, знаешь ли, выпытываю сама у себя про собственную жизнь. Так ли шла? Туда ли? И спрос этот мой к себе из того городка нашего уральского, из детства, из юности. Мостик — что! Голоса слышу. Расспрашивают меня мои товарки умершие, выпытывают. Так ли, Ксана, жизнь прожила в Москве-то своей? По совести ли? Подруги да друзья мои из юности — о, они совестливыми были, строгими. Перед ними ответ держать не легко.

— Да, да, так, — сочувственно покивал тетке Сергей и снова покосился на телевизор, ибо нуждался нынче в похвале себе, в поддержке, а кто как не родной человек и может похвалить да поддержать в трудную минуту.

— Женился? — вдруг спросила тетка.

— Уже развелся. В незадачливую для себя пору.

— Бросила тебя?

— Пожалуй. Хотя считается, что у нас совпало. И мы даже друзья с ней. И, знаешь… — Сергей самолюбиво выпрямился на стуле.

— Что, просится назад?

— Да.

— Не бери. Предала. Тебе устанавливаться надо было, путь выбирать, а она — за порог. Небось деньжонок мало приносил, неудачником от тебя повеяло, так?

— Так. Да, знаешь, ошиблась, просчиталась…

— Не бери. Нет ничего страшнее на земле, чем предательство.

— Я понимаю.

— Все ли? Огорчаешь ты меня, Сергей. Смотрю я на тебя в этот ящик и слезы лью.

— Тетя Ксана, да отчего же?! — изумился Сергей. — Да я же!.. Вы мой последний фильм видели?

— Видела. О нем и речь. Всей квартирой смотрели. Четыре вечера подряд. И все по своим комнатам. У нас семь комнат, и в каждой по телевизору. Всей квартирой и уселись смотреть. А на кухне — обсуждение. Спорили, спорили и даже перессорились. Все — за, я — против.

— Ты?