Что ждет нас на небесах?

Я чувствовал себя живее, чем когда-либо в жизни… Почему мне так хорошо? Только что мне было хуже некуда, я не мог дышать, и вдруг я здоров как Супермен. Зрение, слух, обоняние… боковое зрение значительно расширилось, а глубина зрения стала неограниченной. Я занимаюсь искусством, поэтому остро воспринимаю визуальную сторону жизни. …По другую сторону кровати, склонившись и спрятав лицо в ладонях, сидела моя жена. Я заговорил с ней, но она не ответила. Я начал кричать и ругаться – и ничего. Я повернулся к месье Флерину [пациенту на соседней кровати], который был очень добр к нам, и заговорил с ним, и накричал на него; я был с ним практически нос к носу, а он смотрел сквозь меня, словно не видя, – он и на самом деле, конечно, не видел.

Говард еще не осознал, что умер. Он узнал свое безжизненное тело, но чувствовал себя живым и думал только о том, что ему немедленно необходима операция.

Я услышал, что меня кто-то окликает на английском, и довольно доброжелательно: «Говард, Говард, иди сюда, иди сюда». Я вышел из комнаты. Коридор был серым и зернистым, как в старом черно-белом фильме… Далеко от меня в свете дверного проема стояли люди. Я сказал им: «Я болен. Мне нужна операция. Я весь день жду врача», – и они ответили: «Мы все знаем. Скорей идем с нами. Мы не можем больше ждать. Давай скорей!» И я подумал: «Отлично, они пришли. Они отведут меня к врачу. Прекрасно! Мне нужна операция».

Когда я вышел в коридор, за пределы света, падавшего из комнаты, люди окружили меня и вроде как повели меня в каком-то направлении. Сначала я думал, что мы в больнице, но потом, пока я шел по этому серому коридору, окруженный странными людьми, я стал понимать, что больница точно не такая большая. Мы прошли уже несколько километров. …По мере того как становилось все темней и темней, люди все больше сжимали кольцо – хотя поначалу я их даже не мог разглядеть. Я только видел, что на них рубашки с короткими рукавами и простые брюки. Они выглядели как работники больницы…

Я время от времени спрашивал их: «Куда мы идем? Сколько еще идти?» И их ответы становились все грубей: «Заткнись! Не спрашивай! Скоро узнаешь! Тебе незачем знать! Шевелись! Шагай! Шевелись!» …Сначала я смутился. Потом мне стало страшно. Страх превратился в ужас. Мы прошли уже много километров, уже так темно, что я ничего не вижу, полная чернота. И я подумал: «Ну все, понимаете, с меня хватит». И я сказал: «Я больше никуда не пойду». А они: «Еще как пойдешь. Путь еще не закончен». И они стали толкать и тянуть меня. Я играл в американский футбол и занимался борьбой в старших классах, я знаю, как играть. …Я пытался обороняться, бил их и толкал, а они тянули и толкали меня, и их было много, судя по голосам и прикосновениям… десятки, сотни… может быть, больше. И они просто забавлялись, они играли со мной.

Сначала они толкали, пинали, били меня. Потом начали кусать и рвать меня ногтями и пальцами. Они вырывали из меня куски, я слышал смех и ругательства со всех сторон. А потом стало еще хуже…

Многие люди все еще могли выбирать: пока грань не пройдена, выбор не становится окончательным.

На этом Говард был вынужден сделать паузу в рассказе, чтобы справиться с тяжелыми воспоминаниями. Позже он признался, что несколько лет безуспешно пытался все это забыть.

Я никогда не вдаюсь в подробности, потому что это было унизительно. В смысле, я никогда не рассказываю, что было дальше. Ни один фильм ужасов и ни одна книга не могут описать их жестокость, потому что она была… чистым садизмом. …Они были пустыми, полностью лишенными сочувствия ко мне; мои крики и попытки отбиться только развлекали их. И чем меньше у меня оставалось сил и возможности отбиваться, тем менее интересно им становилось. В конце концов они меня растерзали. …Я точно потерял глаз, остался без ушей. Я просто лежал на полу неизвестно где. И хочу сказать, что боль от осознания того, что они со мной сделали, была хуже физической боли. У меня болело все от макушки до пят; страшная, острая, резкая боль. По шкале от единицы до десяти верные десять. Но внутри было еще хуже… я был уничтожен. Я хочу сказать, со мной произошло самое страшное, что только можно вообразить, и у этого не было причин…

А еще я услышал там голос. Это был мой голос, но я не говорил: как ни странно, казалось, что голос исходит у меня из груди. Голос сказал: «Молись Богу». И я подумал: «Я не верю в Бога. Я не молюсь». Голос снова сказал: «Молись Богу». И я подумал: «Я не умею молиться. Я не могу молиться, даже если бы захотел». Голос настаивал: «Молись Богу». И я подумал: «Когда я был маленьким и ходил в воскресную школу, меня учили молиться. Как же там было?»

Говард мучительно попытался вспомнить хоть какую-нибудь молитву, хоть что-то, где упоминается Бог, и закричал: «И даже если я пойду долиной смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной! Боже, стою пред Тобой на коленях! …Один народ под Богом!»