Что же тут сложного?

О нет, только не это в сотый раз. Но хотя бы мы переключились с ковров на шторы, уже прогресс.

– Не знаю, мам. Тебе какой больше нравится?

– Оба красивые, но бисквитный все же тускловат. Зато бисквитный сочетается с чем угодно, правда?

– Но зеленый, как у листьев лотоса, выглядит красиво и свежо…

– Мне не нравится ЗЕЛЕНЫЙ! – вдруг выкрикивает мама, словно к ней ворвался незваный гость и напугал до смерти.

– Ты же сама сказала, что один из вариантов – лотос.

– Разве? Нет, зеленый мне не нравится. Слишком желчный. У Джули в гостиной овсяные.

– Да, красиво.

– Ужасно. Как будто она повесила шторы из пшеничной соломки. Так что ты думаешь о бисквитных?

– Э-э-э… изысканно. Очень… э-э-э… бисквитно.

Глоток вина. Хотя я сейчас не пью, готовлюсь к встрече выпускников, но уж бокал вина в честь первого дня на работе можно. Веки смыкаются, как затвор фотоаппарата. Открываю глаза и вижу, как вдовствующая графиня Грэнтэм, сделав гримасу, отпускает обычную свою остроту в духе Уайльда. Мэгги Смит так поджала губы, что они стали похожи на мягкий кошелек, собранный сверху на нитку. Интересно, не поэтому ли говорят “губы в ниточку”? Леди Грэнтэм из “Даунтона” считают заносчивой старой каргой, но мне она куда больше по душе, чем леди Мэри, все существо которой проникнуто беспричинной злобой. Интересно, кто это сказал? (Рой? Рой? Мне нужно, чтобы ты проверил цитату. “Беспричинная злоба”. Кажется, это из “Макбета”.)

Так о чем я? Да, мне нравится леди Грэнтэм. Глядя на нее, начинаешь верить, что старость может принести и немалое удовольствие, а не только немощь или, того хуже, беспамятность. Как у бедняжки Барбары с кастрюлями на столе. К тому же, в отличие от моей матери, леди Г. не произносит мучительно длинных монологов о шторах и коврах.

Вдруг из трубки доносится писк.

– Я не хочу, чтобы этот Гордон Браун поживился моими деньгами, – заявляет мать.

– Мам, Гордон Браун уже не премьер-министр.

– Разве?

– Да. Гордон Браун давно ушел. Ты не забыла сегодня выпить лекарство?

– Разумеется, не забыла. Я пока что не в маразме.

– Знаю, – отвечаю я, чувствуя, как сжимается сердце при мысли о Барбаре. Вот уж кто в маразме, и никакое лекарство тут уже не поможет. – Ты молодец. Так быстро поправилась после шунтирования. Кстати, мам, я вышла на новую работу. Ту самую, о которой тебе рассказывала. Страшновато, конечно, снова браться за дело, ведь столько лет прошло. Если честно, я чувствую себя старой и никчемной.

– Только смотри не перенапрягайся, Кэт, – машинально отвечает мама. Она всегда так говорит. По-моему, она и не слышала, что я сказала. Едва ли ей есть дело до моих проблем. Я даже думать не хочу, что будет, узнай она о белфи. У нее голова лопнет. У меня и то лопается. – Ты всегда работала на износ, – продолжает мама. – Как думаешь, будут ли стены цвета лотоса сочетаться с новым ковром?

Я держу трубку чуть на отлете, но так, чтобы слышать, как мама перечисляет мне многочисленные оттенки зеленого из палитры. Оттенок травы на теннисном корте. Шервудский зеленый. Оливково-зеленый. Цвет морской болезни. Что толку вникать? Все равно я знаю, что в конце концов она предпочтет магнолию – цвет, который англичане выбирают по умолчанию.

Отпиваю глоток вина, продолжаю смотреть “Даунтон”. Как же мне нужны такая вот миссис Хьюз, чтобы вести дом, и милая камеристка Анна. И Карсона бы тоже неплохо – будет гонгом сзывать строптивых детей к ужину. Дивная опытная миссис Хьюз присматривала бы за этим сумасшедшим домом и, уж конечно, ничуть не пеняла бы на то, что Петр снял раковину на кухне, из-за чего приходится набирать воду над крохотной раковиной в уборной, где чайник не помещается под кран, так что нужно наливать из стакана. Анна перетряхнула бы мой рабочий гардероб, пришила оторвавшиеся пуговицы, расставила швы и так далее.

– Что вы наденете, миледи, синее повседневное платье, в котором действительно выглядите на сорок два, несмотря на то что ваш полувековой юбилей надвигается на всех парах, точно поезд? Или же предпочтете черный жакет “Джозеф”, которому уже девять лет и который вы не можете застегнуть на своей некогда роскошной, а теперь, будем смотреть правде в глаза, порядком обвисшей груди?

– Ах, Анна, душенька, будь так добра, затяни мне корсет потуже.

– Да, миледи.

21:31

Входит Ричард с очередным духоподъемным травяным сбором. Вместо того чтобы сесть ко мне на диван, стоит перед телевизором и с болью глядит на экран.

– Не понимаю, как ты смотришь эту чушь, Кейт, – произносит он. – Это же нелепая пародия на общество двадцатых годов. Неужели ты правда думаешь, что граф стал бы обсуждать с кухаркой панихиду по ее племяннику-дезертиру?

– Спасибо, Рич, но мне не нужен документальный фильм по “Капиталу”. Я хочу расслабиться. Принеси мне еще вина, пожалуйста.

Он с явным неодобрением забирает у меня пустой бокал и протягивает кружку с надписью “Я феминист”.

– Джоэли говорит, что алкоголь усиливает симптомы менопаузы.

– Это какие же?

– Например, перепады настроения.