Что же тут сложного?

– И не только. Остался здесь, защитил диссертацию, которая вызвала интерес у трех человек от силы, а потом выяснилось, что она идеально подходит для этой, как там ее?.. криптографии. Чем он и занялся. Получил субсидию на исследования, основал собственную компанию по разработке программного обеспечения и вырос в того кроху, которого ты видишь сегодня. До сих пор обретается где-то по соседству.

Идущий впереди Хоббит трясет часы, подносит к уху. У меня никак не получается увязать его с прежним Тимом, все равно что смотреть на схему эволюции человека. Я и тогда, кажется, понимала, что он парень умный, но пламенный марксист, а потому думала, что он из породы умников-идеалистов: будет ютиться в какой-нибудь съемной студии, пить дешевый кофе, ходить на демонстрации и решать математические задачи на обратной стороне квитанций в прачечной самообслуживания, дожидаясь, пока постирается его одежда. Что ж, ныне компьютерщики наследуют землю. У Тима, наверное, собственный самолет.

– Как тебе Фи? – спрашивает Деб. – Все та же?

– Все та же и все так же молода. Фи есть Фи.

– Удивительно, как она ухитряется не терять оптимизма и двигаться дальше, несмотря ни на что.

– Да уж.

– Пожалуй, она единственный по-настоящему хороший человек из всех, кого я знаю.

– И единственный по-настоящему счастливый.

Мы на мгновение умолкаем, и я понимаю, что мы с Деб задаем себе один и тот же вопрос: такие, как Фи, делают добро, потому что счастливы? Или же счастливы, потому что делают добро?

Роджер Грэм, вон тот долговязый с усиками как у Омара Шарифа, когда-то писал эссе на подобные темы. Роджер изучал философию и однажды позвал меня в паб “обсудить его теорию этики”. Я решила, что он хочет затащить меня в постель, и всерьез подумывала согласиться. Но когда мы пришли в паб, он принес два стакана сидра, достал томик Аристотеля и действительно завел разговор об этике. И говорил без малого два часа. Я съела три пакета чипсов, чтобы хоть как-то себя поддержать, потом встала и ушла. Интересно, помнит ли он тот вечер.

Нас согнали в столовую, и все толпятся вокруг плана рассадки, надеясь, что их не сунули рядом с теми, с кем они порвали три десятка лет назад. Рядом со мной значится какой-то Маркус. Маркус? Знакомы ли мы с этим Маркусом? Не у него ли я зажулила пластинку? Кажется, Outlandos d’Amour[55], “Полис” тогда как раз набирали популярность. Вдруг он попросит ее вернуть? Что, если с этой потери для него началась череда более глубоких непрестанных утрат? Если он не может смириться с тем, что потерял…

– Кейт Редди! Так и думала, что это ты!

Я круто разворачиваюсь, словно меня сейчас ограбят. Розамунда Пилджер. Это имя Рой отыскал моментально. Роз в своем репертуаре, даже в моей памяти пробилась в начало очереди. Роз, графиня консультаций по вопросам карьеры и королева путаных метафор. Какой была, такой и осталась.

– Роз! Рада тебя видеть. Как поживаешь?

– Прекрасно, как видишь. А ты? Я слышала, ты бросила ту свою работу.

– Да, но это было давно. Еще…

– Что ж, entre nous, ты ничего и не потеряла, не так ли? – Роз вечно говорит что-нибудь вроде entre nous или “держите это при себе” голосом хоккейного тренера, который с боковой линии чихвостит форвардов.

– Вообще-то я вернулась на работу…

– Удачи! Я думаю вот что: стоит устроить себе передышку, и конец.

– Ну, у меня все же есть кое-какой опыт…

– Поминай как звали. – Насколько я знаю, Роз заработала целое состояние на сырьевых товарах. Правда, выглядит она точно набитый конским волосом старый диван, на котором лопнула обивка, так что все же есть на свете справедливость. – С кем ты сидишь? Я с каким-то капелланом. Преподобный Джослин Какой-то. Мужчина, женщина? Бог знает. Все равно гей, скорее всего. Они все такие. – И, высказав мне на прощанье это христианское суждение, Розамунда Пилджер была такова: отправилась прокладывать путь к своему месту. Я вознесла безмолвную молитву за капеллана, кем бы он или она ни был.

20:19

Пережив пилджеризацию более-менее целой и невредимой, за ужином я сижу напротив миловидной дамы. Она меня явно знает, а вот я никак не могу подобрать имя к ее лицу.

Фантастическая память, благодаря которой я поступила в университет, уже давно не та, что раньше. (Рой, пожалуйста, раздобудь мне имя женщины, которая сидит напротив. Кажется, она читала у нас лекции по естественным наукам. Кудрявые каштановые волосы. Доброжелательный взгляд. Многовато макияжа.)

– Ты меня не узнаешь, Кейт? – спрашивает женщина.

– Узнаю, конечно, – отвечаю я увереннее, чем себя чувствую. (Рой, скорее!) – Ты занималась греблей.

– Я была рулевой, – улыбается она. – На первой лодке.

– Нет, – возражаю я, – первой лодкой рулила Франсис.

(Рой, пожааалуйста, найди мне ее имя. И я никогда больше тебя ни о чем не попрошу.)