Что значит мыслить? Арабо-латинский ответ

6. Следует ли из этого заключить, что акт разумения завершается прямым схватыванием сущности путем полного отрыва от материи? Ответ Аверроэса интригует, озадачивает, навевает образ мышления по «спирали» (spiralis).

На самом деле он вводит так в арабский текст ошибочный перевод из Аристотеля. В знаменитом отрывке трактата «О душе» Аристотель поясняет, что если есть разница между материальной вещью (водой, плотью и т. д.) и сущностью этой вещи (тем, чем она является независимо от конкретных материальных условий, в которых мы ее находим), то можно спросить, судят ли о том и о другом двумя различными способностями или одной и той же, но действующей по-разному. Эту двоякую модальность опыта иллюстрирует хорошо известный пример линии: состояние, в котором способность судит о конкретной вещи, можно сравнить с ломаной линией, тогда как суждение о природе этой вещи той же способностью будет подобно той же самой линии, но выпрямившейся, прямой.

В арабском варианте всё изменилось — во многом благодаря великому комментарию Аверроэса. Выпрямившаяся линия исчезла и превратилась в спираль (linea spiralis). По Аверроэсу, когда разум постигает форму в материи, он подобен прямой линии, но в тот момент, когда он встает на путь абстрагирования этой формы, линия начинает изгибаться, закручиваться. Разумение как бы и есть мысль по спирали, закрученная, винтообразная (по-арабски — lawlabiyy), мысль-улитка, описывающая кольца, как дым. К этому стоит отнестись внимательно. Выходит, что мысль заключается не в прямом и непосредственном доступе к вещи, если, конечно, вещь вообще доступна. Мысль кружит, ходит вокруг. Она свершается как-то иначе, нежели прямым подступом. Разумение — не прямизна прямой, то есть кривой, обращающейся вокруг одного полюса. Мы мыслим в крутящемся движении, уходя ввысь с каждым новым витком спирали, как будто совершаем кругосветное плавание в воздухе.

Не отдаляет ли нас такое кружение, в котором уточняется сущность, от конкретного? Совсем нет. Чтобы схватить нечто, нужно было это почувствовать, и разум, абстрагируя это нечто в череде обобщений, всегда остается связанным с вещью, с реальным, от которого он оттолкнулся (in illa re) и которое удерживает в качестве ориентира. Мыслить — не значит потерять мир из виду. Мы абстрагируем, испытывая на себе то, что подверглось абстракции, но вещь постоянно напоминает о себе, настаивает, остается точкой опоры, и законченная мысль не обходится без тянущейся к вещи и к ее материи нити. Разуметь… Кажется, что это последнее слово, но нет.

5. Мыслить как видеть в ночи

Предмет зрения — видимое. Видимое же — это прежде всего цвет, а также нечто такое, что можно описать словами, но не имеет особого названия. <…>

Однако при свете бывает видно не всё, а только собственный цвет каждой вещи. Некоторые вещи не видны при свете, в темноте же они воспринимаются, например: то, что кажется огневидным, и светящееся (одним названием их обозначить нельзя), например гриб, рог, головы рыб, чешуя и глаза рыб. Но то, что видно у всех них,— это не их собственный цвет. Почему они все видны, об этом следует поговорить особо.

Аристотель. О душе. II. 7

1. Сплошь и рядом встречается идея о том, что мыслить — всё равно что видеть. Но эта оптическая модель всегда подразумевала ви́дение цвета, а точнее — что разумелось само собой — цвета в свете. Мыслить, таким образом,— всё равно что видеть: видеть белое, зеленое в свете дня, в лунном свете или в свете пламени. Отсюда — попытка установить соответствия, определить то, что для разума могло бы быть аналогом цвета, света, его источника, прозрачной среды. Это было и остается фундаментом: из этого вышли величайшие метафизики духа. И тем не менее это не единственно возможный путь. Видимое не есть только цвет, цвет освещенный, цвет, проявившийся в прозрачном. Видимое есть цвет, но также нечто иное, говорит Аристотель, нечто, чему мы не можем найти имени и что воспринимается нами в темноте. Эта альтернатива — ключ к нашему дальнейшему рассуждению. Подумаем же об этом другом видимом, не имеющем названия, оставляемом без внимания, почти не зафиксированном историей, и зададимся вопросом о том, что может значить мысль, если рассмотреть ее исходя из парадигмы сумеречного видения? Что значит мыслить, если мыслить — это видеть, а видеть — это улавливать то, что проявляется в ночи?