Чтоб услыхал хоть один человек

Очень элегантно выглядели свисавшая с высокого потолка лампа, стоявшие по стенам плетёные стулья. И татами из белой джутовой соломы, обшитые аккуратным кантом, и стол из китайского сандалового дерева, и белый мех, постеленный вокруг стола, и жаровня из голубого фаянса, и сам Суга-сан в халате из грубого синего шелка на вате казались как бы погруженными в стихию китайской поэзии.

Легкие шторы на окнах были опущены, а днём, наверное, сквозь верхушки небольшой рощицы можно увидеть море. Рядом с окном у стены стояла чёрная изъеденная жучками доска. В верхней её части поблёскивало что-то, смутно напоминавшее иероглифы, будто это были следы, оставленные улиткой. Мы спросили, что это за доска, и сэнсэй ответил: «Тофу». Я пожалел, что сэнсэй поставил в зеленовато-синюю фарфоровую вазу тёмную хризантему и не зажёг медную ароматическую курильницу. Три года назад у него умерла жена, он живёт вместе с пятью детьми, в доме две служанки – так он и проводит свои дни.

Я ещё раньше слышал, что критическое чутье, присутствующее в работах сэнсэя, не имеет себе равных. Но если посмотреть на то, что он пишет, есть, я думаю, немало людей, не уступающих ему в эрудиции. Сэнсэй, который сказал нам: «Во время последних летних каникул я собирался писать по десять тысяч иероглифов в день, но больше шести-семи тысяч не удавалось», считает немецкий язык безделицей, которой можно заниматься лишь от нечего делать.

Мы пили шоколад и слушали сэнсэя. Он рассказывал о том, как ходил к недавно умершему Готакэ. Раза три или четыре он не принимал сэнсэя – его якобы не было дома, но наконец Суге-сану удалось встретиться с ним. Готакэ, которому тогда было уже за семьдесят, приглаживая седые волосы, спросил:

– Зачем вы пришли ко мне?

– Пришёл потому, что хотел услышать от вас о каллиграфии.

– Не знаю, что бы я мог рассказать о каллиграфии. Но есть множество людей, рассуждающих о ней, – спросите лучше их.

– Я не хочу их слушать, поэтому и пришёл к вам.

Я передаю дословно слова сэнсэя. Готакэ утверждал, что не знает, что такое каллиграфия. Сэнсэй вернулся домой как побитая собака. Примерно через месяц Готакэ умер. Среди близких друзей сэнсэя есть поэт Тэцутаро Ои. Он не только поэт, но и прекрасный каллиграф. Он считал Готакэ своим учителем и до самой его смерти поддерживал с ним дружеские отношения, они многое обсуждали. Когда сэнсэй увиделся с ним и рассказал о своей встрече с Готакэ, тот сказал:

– Он очень сожалел о случившемся. После вашего прихода Готакэ пригласил меня и сказал, что к нему с таким же вопросом приходил человек по имени Суга, вы, кажется, земляки, сказал он, и должны знать, что он за человек. Я ответил, что мне о посещении ничего не известно. Ведь я последние три года прожил в Китае. Потом рассказал ему, что ты за человек, и Готакэ, выразив глубокое сожаление, сказал, что немедленно отправится в Камакуру, чтобы встретиться с тобой. «Проводите меня к нему», – попросил он. Но вскоре заболел и умер. Так что Готакэ жаль не меньше, чем тебя.

Я с большим интересом слушал этот рассказ. Когда речь зашла о каллиграфии, сэнсэй сказал: «Это писал мой сэнсэй, посмотрите» – и показал стихотворение гогон, написанное на плотном листе бумаги. Иероглифы в стиле рикутё. Даже Фусэцу не сравнится с этим каллиграфом. Я рассматривал свиток с большим интересом. «Так смотреть не годится. Лучше вот как», – сэнсэй взял свиток и поднёс его к лампе. Иероглифы посредине были чёрными, а по краям капельки туши серебрились, иероглифы казались выгравированными на бумаге. «Ну как? Уникальный стиль. Ни одному японскому каллиграфу такое не под силу». Я слушал сэнсэя с огромным интересом.

Сэнсэй развернул альбом китайской каллиграфии и указал на иероглиф «запах».

– Посмотрите на этот угол. Загнутый внутрь внешний крючок выполнен в стиле рикутё. Ни один японский каллиграф не сможет выполнить это с таким совершенством.

Растерев китайскую тушь в большой медной тушечнице, он погрузил в неё кисть с тонким концом и на лежащем рядом небольшом листе бумаги написал этот иероглиф. Ему удался загнутый внутрь внешний крючок.

Сэнсэй показал нам много надписей на надгробьях, ксилографов с образцами каллиграфии, письмен, вееров.

– Вот это, – сказал он, – надписи на надгробиях ханьской династии. Я рад, что Фусэцу участвовал в их воспроизведении, но у меня – подлинник. (…)

Мы проговорили так долго, что опоздали на последний поезд.

– Переночуете у меня, – сказал сэнсэй. Мы с удовольствием приняли его предложение. Он проводил нас в одну из комнат. Она поражала отделкой, изысканностью. В ней мы и переночевали. (…)

На следующий день мы вместе с сэнсэем вернулись в Токио, сразу же пошли в университет и занимались до пяти часов – представляешь, как мы устали. (…)

Арендовали землю в Оцуке. Зиму поживём у се– бя, а с февраля приступим к строительству дома. Он будет гораздо просторнее теперешнего, и, когда ты будешь приезжать, нам будет гораздо удобнее.

Исида-кун[131] организовал в первом колледже Исторический кружок. Он дошёл до того, что даже ездит туда читать лекции.