Чтоб услыхал хоть один человек

Пустая сцена, и вдруг по ней начинают метаться десятки факелов. Слышится звон скрещивающихся мечей. Раздаются вопли. Это сражаются враги и друзья Ореста. В этом невообразимом шуме Электра продолжает ползать, воя, словно дикий зверь. Факелов становится всё больше. Люди с криками врываются в дом, звон мечей, ругань всё громче. Электра встаёт шатаясь, точно пьяная. Поднимает руку, поднимает ногу – сцена сумасшествия. В этих движениях танцующей Электры оформился бесконечный поток жизни, бьющий многие десятки веков в сердцах людей, начиная с далёких времён до нашей эры и кончая нынешним днём. Раздирая сверху своё чёрное рваное платье, с бледным лицом, горящими огнём глазами, она танцует, издавая жалобные стоны. Среди всех японских актёров, исполняющих роли людей Запада, актриса, играющая Электру, сделала это наиболее жизненно. Выходит Клисотем и сообщает о свершении возмездия. Электра, пропуская его слова мимо ушей, не прерывает танца. Обессилев, она падает на землю, но, и упав, продолжает танцевальные движения. Клисотем стучит в двери, украшенные бронзой, и кричит: «Орест, Орест!» Никто не отвечает. Занавес падает, скрывая плачущего Клисотема и безумную танцующую Электру.

Временами я даже плакал. Мужчины, играющие женские роли, – люди не особенно привлекательные: едут, например, такие актёры играть в провинцию, в гостинице на горячих источниках все комнаты заняты богачами, с досады они тут же превращаются в обычных женщин и, пользуясь похотливостью этих богачей, живут припеваючи на их счёт. А ведь все эти актёры – самые обыкновенные люди. Среди них нет ни одного безумного. Они едят то же, что и мы, дышат тем же воздухом. Это не могло не привлекать Огай-сэнсэя.

В общем, Электра была хороша. «Электра, Электра», – думал я, возвращаясь вечером домой в Синдзюку в тряском трамвае. Я и сейчас ещё вспоминаю её танец.

На этом рассказ о театре кончаю.

На следующий день мы отправились осмотреть, хотя бы снаружи, дом в Усигомэ. Место прекрасное, но строение старое и ведёт к нему очень крутая дорога, поэтому отец заколебался. Один знакомый отца сообщил ему, что недалеко от Оцуки продаётся земля и дом. Дом совсем новый, построен только в прошлом году, но слишком уж роскошен (потолок, например, сделан из мореной криптомерии) и к тому же маленький, так что он нам не подошёл (хотя просили за него не так уж дорого). Но в этом районе можно взять в аренду земельный участок – место высокое и сухое, тишина, арендная плата низкая, пожалуй, это подходит нам больше всего. Арендовать цубо двести земли, не больше, и построить дом – думаю, так мы и сделаем. (…)

В университете по-прежнему противно.

Прочёл Синга. «Deirdre of Sorrows»[118] прекрасна. Но написана трудно. Очень уж вольно использует он относительные местоимения и в именительном и в косвенном падежах. Пишет, например, повторяя немецкий порядок слов: from the house out[119]. Чтение отнимает массу времени.

Взялся за «Forerunner»[120]. Очень интересно. Я думаю, у Нагасаки-куна она есть. Прочти. Читается сравнительно легко.

Университетские каштаны уже совсем облетели. Платаны тоже пожелтели. По утрам и вечерам руки и ноги мёрзнут. Когда выхожу вечером погулять, в нос ударяет запах вялой травы, покрытой росой. Завтра открывается художественная выставка.

Ежедневно слушаю одни и те же лекции, веду один и тот же образ жизни – тоска. (…)

ПИСЬМО АСАНО МИТИДЗО

23 октября 1913 года, Синдзюку

(…) Ходил на художественную выставку. У меня сложилось впечатление, что большинство выставленных на ней художников стараются передать не конкретное, сиюминутное ощущение от воды или облака, а некое частное, полученное делением суммы ощущений на их количество. Этим выставка мне не понравилась. (…)

Акутагава-сэй

ПИСЬМО ХАРЕ ДЗЭНЪИТИРО[121]

1 ноября 1913 года, Синдзюку

(Пишу в университетской библиотеке утром 1 ноября.)

Хара-кун!

Фотография канадских Скалистых гор и письмо из Банфа меня по-настоящему успокоили. Очень благодарен тебе за них.

Сейчас ты уже, наверное, в Нью-Йорке и смотришь, как опадают листья платанов. В Токио тоже похолодало. Глядя, как пожелтели с приходом осени растущие вдоль улиц каштаны и наши платаны, как на жухлой траве, точно коричневым бархатом покрывающей дамбы, чирикают желтовато-зелёные пушистые пичужки, я вспоминаю короткое стихотворение Уайльда «Жёлтая симфония».