После возвращения в Токио жил сам не знаю как. Прочёл «Преступление и наказание». Все 450 страниц романа полны описания душевного состояния heroes[109]
. Но развитие действия не связано с их душевным состоянием, их внутренними взаимоотношениями. Поэтому в романе отсутствует plastic[110] (мне представляется это недостатком романа). Но зато внутренний мир главного героя, Раскольникова, открывается с ещё более страшной силой. Сцена, когда убийца Раскольников и публичная женщина Соня под лампой, горящей жёлтым коптящим пламенем, читают Священное писание (Евангелие от Иоанна – главу о воскрешении Лазаря), – это scene[111] огромной силы, её невозможно забыть. Я впервые читаю Достоевского, и он меня захватил, но английских переводов мало, и поэтому я не имею, к сожалению, возможности прочесть остальные его произведения.Ты читал «Бранда»? Я не так уж был им потрясён. Не знаю, как бы я реагировал, если бы прочёл его сейчас. У Ибсена я больше всего люблю «Кукольный дом» и «Воркмана». В начале летних каникул прочёл «Бунт» Вилье де Лиль-Адана. Это «Кукольный дом», появившийся до «Кукольного дома», – пьеса построена буквально на том же материале. И это весьма примечательно. Она появилась в 1870 году, а значит, задолго до «Кукольного дома» (1879 год).
Недавно гулял за городом и увидел, что уже наступает осень. Вышел на берег речки Тамагава – трава между галькой пожелтела и пожухла, даже плывущие по небу облака, казалось, уносятся в безвозвратную даль. Хиро, Татикава, Фукуду – деревни, выстроившиеся вдоль берега Тамагава, я каждую осень по многу раз прихожу сюда с тех пор, как прочёл «Мусасино» Доппо. Кора дзелькв белая, и вот наступает время, когда она сверкает в лучах осеннего солнца – тогда листьев, усыпающих крытые тростником навесы, становится с каждым днём всё больше и больше. В небе, которое отражает зеркало в красноватом стекле витрины парикмахерской, стоит беспрерывный гомон – кричат сорокопуты. Спокойно бредёт хромой пёс. На солнечной стороне улицы раздаётся резкий голос бродячего торговца в синих перчатках, прикрывающих лишь тыльную сторону ладони. На красных цветах памелы, растущих за оградой сельской управы, на цветах патринии на кладбище уже лежит печать осени. Осень запаздывает.
Мать принесла мне благодарственное письмо от тебя. Вскрыв его, я увидел, что в конверте лежат твоё заявление о переводе в Киотоский университет и письменное объяснение. Видимо, ты по ошибке вложил их в письмо ко мне, поэтому срочно посылаю их тебе обратно. Я понимаю, что перевод дело серьёзное, но зачем так спешить. (…)
С пятнадцатого начинаются лекции. Английский будет преподавать Сайто Исаму. Немецкий – Оцу-сан. Это, конечно, малоинтересно. Среди студентов на удивление много старичков.
Время (три дня в неделю – общий курс психологии) не позволит мне посещать ни Гёсэй (францисканский католический колледж), ни Гайго (институт иностранных языков). Французский думаю отложить до будущего года. (…)
Жизнь в колледже показалась бы тебе очень интересной. В учебнике немецкого языка, по которому мы занимаемся на втором курсе первого колледжа, есть рассказ о том, как в одном итальянском университете студентов ели блохи. У нас на втором этаже столько блох, что мы часто повторяем: «Я вчера был тем самым студентом, которого ели блохи в Италии». Буду и в дальнейшем подробно рассказывать тебе, что представляет собой жизнь в колледже.
Разные кружки однокашников присылают приглашение присоединиться к ним. Но пока лично не познакомлюсь с ними, сказать, что они представляют собой, не могу. Лишь один, как мне кажется, стоит того, чтобы вступить в него, – и потому, сколько времени потребует участие в нём, и по провозглашённым моральным принципам, и потому, что не требует рекомендаций.
Лекции совсем не интересные, об остальном я пока ничего не знаю, вижу только, что выпускники первого колледжа хорошо знают немецкий язык. (Во всяком случае, на моём отделении.) Бодрое настроение, которое было у меня, когда я поступил в первый колледж, с каждым годом убывает, и у меня даже такое чувство, что в конце концов я превращусь в буржуа, не способного испытывать к чему-то живой интерес. Меня это очень огорчает. (…)
Ходил на «Электру».
Представление в театре шло в таком порядке: первой была показана «Репетиция «Макбета», второй – «Дом чаеторговца», третьей – «Электра», четвертой – «Женская роль». Первая представляла собой перевод Мориса Беринга «Репетиции «Макбета», второй была новая драма Мацуи Мацубы, четвёртой – комедия Огай-сэнсэя.