Чтоб услыхал хоть один человек

Днём жарко, а утром и вечером вспоминаешь, что осень наступает. Дзёка-кун должен скоро вернуться в Токио. Я буду вспоминать его каждую ночь, прикрываясь москитной сеткой. (…)

Собираюсь остаться здесь до конца месяца, но, возможно, передумаю и возвращусь раньше. Каждый день подолгу с наслаждением плаваю. Судя по газетам, горячий интерес публики снова вызвало ясновидение, и я написал в книжный магазин и попросил прислать мне новую работу профессора Фукураи и теперь жду её с большим нетерпением. Здешние газеты ничего не пишут об этом, меня это ужасно злит.

В недавно прочитанном мной романе (кажется, Арцыбашева) шум паровоза передан так: тра-та-та, меня это очень заинтересовало. Ещё больше заинтересовало то, что звук идущего по железнодорожному мосту поезда передан: трарара-трарара. (…)

Заканчиваю. Нужно идти купаться. (…)

Недавно прочёл «Нарушенный завет». Советую и тебе прочесть. (…)

Рю

ПИСЬМО ЦУНЭТО КЁ

15 августа 1913 года,

деревня Фудзими, храм Синтэйин

Ждал от тебя ответа, но он так и не пришёл, и я пишу снова. Примерно в шесть часов утра я поднимаюсь, застилаю постель и убираю комнату. Завтрак. Рис, как правило, не очень чистый. Потом, пододвинув стол к окну, выходящему на запад, читаю книгу. За окном плантация тутовника. На больших зелёных листьях, точно жемчужины, сверкают росинки. Пчелы, жужжа, трясут красные цветы склонившихся флоксов. Запах земли. Яркие лучи августовского солнца. Часов в десять я переношу стол в гостиную, выходящую в восточный сад. Солнечные лучи, проникая сквозь бамбуковую штору, зеленью падают в комнату, и в ней вместе с лёгким запахом банановых листьев разлита прохлада. В саду, усыпанном ослепительно белым песком, лежат короткие тени камелий, мушмулы, пальм. Стрекочут цикады. После обеда сплю часок или читаю газету. В газете «Кокумин» каждый день с интересом читаю «Плоды тутовника» Миэкити.

Когда бьёт час, я затыкаю за пояс полотенце, надеваю летнюю школьную фуражку и иду к морю купаться. Купаюсь я на побережье, у Эдзири, примерно в полри[95] от храма. Дорога туда – сплошная зелень листвы довольно толстых деревьев тутовника и проса, красноватых листьев кунжута. У обочины дороги, увядая, цветут забелённые пылью примулы. Перехожу мост Фунимибаси. За перилами течёт, точно отшлифованный лист стекла, вода. В порту, в полутё[96] отсюда, высится лес мачт рыбачьих судов, а над ними чуть белеет затухающий месяц. Когда минуешь флаг с красной окаёмкой над лавочкой около моста, где продают лёд, начинаются узкие улочки, застроенные домами под тростниковыми крышами. Парикмахерская, овощная лавка, торгующая грушами и арбузами, и деревянный навес около неё, мелочная лавка, а между ними шелестят листья маиса, проглядывают жёлтые подсолнечники. Пройдя два-три тё по сосновому бору на окраине городка, видишь низкую тесовую крышу кирпичного заводика и высящийся шпиль церкви Бифу, возвещающие о приближении к Эдзири. А там, за полями батата и сахарного тростника, уже ярко блестит синее море. Пересекаешь линию узкоколейки (между Аомори и Сидзуокой) – и тут Эдзири. Затёртые портреты эдоских актёров, приклеенные к стене рыбной лавки, вызывают приятные воспоминания. За железнодорожной станцией Эдзири медленно спускаюсь к морю. Несколько приморских чайных домиков, находящихся в ведении управления железной дороги, вытянули в море мостки, выставили на них флаги, повесили фонари, зазывая гостей. На побережье Эдзири обзор не особенно широк. Справа – выдающийся далеко в море полуостров Михо, слева – горный хребет Аситака, а между ними длинная горная цепь Ито, серая в пасмурный день, синяя в солнечный. И горизонт поэтому почти совсем не виден. Правда, радует глаз морское течение. Оно более солёное и, когда на него падает солнечный луч, приобретает невыразимой прелести голубовато-синий цвет. По сравнению с Камакурой или Курэнумой пляж оборудован неважно, но здесь лучше тем, что не увидишь человека, плавающего в купальных тапочках. Устав плавать, я бросаюсь мокрым телом на горячий песок и дремлю, слушая ленивый рокот моря. В книжке Д’Аннунцио «The Triumph of Death»[97] есть прекрасная картина: Джорджио и Ипполита купаются в море. Итальянское море ярко блестит серебром в аромате водорослей, в аромате волос. Этот passage[98] такой трогательный, неотступно возникает в памяти, когда лежишь на песке и слушаешь голос моря. Морская вода, вблизи – взбиваемая ногами купающихся мужчин и женщин – мутно-зелёная, ворчливо пенящаяся, а вдали, играя всеми оттенками от emerald green[99] до indian blue[100], беззаботно смеётся под солнцем, плывущим по южному небу. Первая строчка «Malva»[101] Горького: «The sea is laughing»[102]. Вот точно так же смеётся и моё море. Когда солнце начинает садиться и тени от вещей, лежащих на песке, становятся длинными, я, перекинув через плечо мокрое полотенце и трусы, возвращаюсь домой.