Чтоб услыхал хоть один человек

Переживая вместе горести и радости, постараемся стать уважаемыми всеми людьми.

Может быть, приедешь ко мне с братом, куда-нибудь сходим. Я всё время очень занят. Грустно текут мои дни. Мне хочется почаще видеться с тобой, Фуми-тян. Но, видимо, из этого ничего не выйдет. Всё-таки приезжай. Я жду тебя. Можем пойти на выставку.

1917

ПИСЬМО СУГЕ ТАДАО[211]

5 января 1917 года, Табата

Суга Тадао-сама!

Благодарю за письмо. Ты напрасно считаешь, что я забыл о наших встречах в Камакуре. Просто ко мне всё время кто-то приходит, и я безумно занят. У меня нет даже времени спокойно написать письмо. Но вот пишу. Это первое моё письмо, напоминающее таковое. В начале месяца написал для «Осака майнити симбун» довольно необычную новеллу. О других – в «Бунсё сэкай» и «Синтё» – ты, видимо, знаешь. Но все эти три новеллы мне не особенно по душе, и я полон пессимизма. Хотя я и говорю о пессимизме, эта проблема связана только со мной, я совсем не считаю, что мои новеллы хуже, чем у других. Поэтому, если их будет кто-то ругать, я разозлюсь. (…)

Акутагава Рюноскэ

ПИСЬМО МАЦУОКЕ ЮДЗУРУ

18 января 1917 года, Камакура

Мацуока Юдзуру-сама!

Прочёл новогодние номера самых разных журналов. Хочу написать о своих впечатлениях, чтобы удовлетворить потребность поболтать. Опубликованный в «Тайё» рассказ Хакутё «Иссохшая душа» довольно хорош. Но не более того, хотя и написан аккуратно. Побольше бы умения, на таком материале можно было бы создать поистине трагедийную вещь. Будет случай, прочти. Потом я прочёл «Солнце сияет», и мне стало грустно. Слишком уж много в нем недостатков. Прежде всего удивительно не хватает силы, хотя описывается событие, которое должно предстать перед читателем как нечто огромное. Стиль ужасный. Но всё же я думаю: не лучше ли он «Бедных людей»? Обе вещи Танидзаки никуда не годятся. Так называемая поэтическая лексика в Японии служит тому, чтобы скрыть пустоту. Всё это слишком театрально и неестественно красиво. (…) Таяме не удалось ничего. Разговор монаха с гейшей в рассказе, опубликованном в «Тюокороне», слишком уж вульгарен. Провозгласить натурализм и не уметь написать произведений, основываясь на этом методе, всё равно что лысому рекламировать средство для роста волос. Плоха и «Утерянная рукопись» Сатоми. Написана наспех. (…)

Прочитанное произвело на меня самое безрадостное впечатление. Такое убожество. (Лишь в этом пункте я согласен с Накамурой Когэцу-куном.) С огромным интересом прочёл о том, как Гюго писал «Собор Парижской Богоматери». В декабрьские морозные дни он, распахнув окно, писал, забыв о холоде и вообще обо всем на свете. И меньше чем за год написал эту невероятную вещь – приходится только поражаться этому. В мемуарах одного француза сказано, что однажды Гюго накупил огромное количество бумаги и чернил и подумал: «Зачем мне столько?» И вдруг на следующий день Гюго засел за «Собор Парижской Богоматери». Такого не бывает сейчас ни с одним писателем. Видимо, то же случилось с сэнсэем, когда он начал писать свой роман.

Я всё время читаю, как делал это и в годы учёбы в колледже. Иначе не могу. Почему? Сам не понимаю. Сейчас читаю «Разбойников» Шиллера. До этого прочёл чудесные сказки Гофмана, и мне захотелось написать какой-нибудь страшный рассказ о привидениях, но отложил свою затею. Впервые прочёл Гауфа. Выдающиеся мастера непринуждённо и свободно идут к намеченной цели – за ними не угонишься. Да и не столь выдающиеся тоже. (…)

Рю

ПИСЬМО НАЦУМЭ КЁКО[212]

8 февраля 1917 года, Камакура

Нацумэ Кёко-сама!

Пишу Вам потому, что мне очень стыдно – Кумэ и Мацуока навестили Вас, а я, бессовестный, не поехал и остался в Кумамото.

Большое спасибо за «Мрак»[213] и фотографию, которые Вы передали для меня. На днях они вернулись в Токио. Мне нужно успеть к сроку, а то рукопись не примут, потому-то я и не смог поехать вместе с ними. Я и сейчас ещё работаю не покладая рук. Часто вспоминаю сэнсэя.

Мои новеллы, которые раньше все без устали ругали, только сэнсэй хвалил. После этого, кто бы их ни ругал, я всегда оставался спокоен. Достаточно того, что их хвалит сэнсэй, успокаивал я себя. Теперь, всякий раз садясь за работу над очередной новеллой, я сразу же вспоминаю об этом. В Камакуре убийственная скука. В школе тоже ничего интересного. Бывает, я ошибаюсь и учащиеся подкалывают меня. Все они отчаянные ребята и убеждены, что, какой бы безнравственный поступок ни совершить, он всё равно обернётся добром. (Возможно, такое убеждение, исходя из определённых обстоятельств, является общепринятым среди военных.) Потому-то они и подкалывают меня, подлавливая на ошибке, сбивая с меня спесь. В этом году наша встреча выпадает на пятницу, и мне, видимо, приехать не удастся. В субботу у меня занятия с самого утра.