Чтоб услыхал хоть один человек

Вы уже прочли «Брата нужного человека» Мацуоки? Если будет время, прочтите обязательно. Прекрасное произведение. Прочтите и «Наказание железными палками» Кумэ, хотя бы в память о его беспутном поведении.

Только поел. Наелся так, что даже живот болит. Написал это и тут же вспомнил, как Вы нас всегда кормите, прямо на убой.

Акутагава Рюноскэ

ПИСЬМО ЦУНЭТО КЁ

9 февраля 1917 года, Камакура

Как поживаешь? Я по-прежнему буквально разрываюсь между основной своей работой и побочной. У Масако-сан тоже всё без перемен. К Новому году собирался послать в Усигомэ поздравительную открытку, но, не зная адреса, не смог этого сделать.

Недавно захотелось написать большую вещь, но всё никак не соберусь. Иногда беседую с Сугай-саном о каллиграфии. Подружился с его детьми. Они – может быть, оттого, что нет матери, – очень ласковые, приветливые. Хорошо в Камакуре. Я даже подумываю, не поселиться ли тут навсегда. Здешние храмы – олицетворение безмятежности и покоя. Одинокие сливы, бамбуковые рощи, голубые водопады, песчаные отмели, поросшие мхом камни, уединённые, молчаливые храмы, буддийские пагоды – все эти атрибуты китайской поэзии в изобилии представлены в Камакуре.

Недавно, увидев у Хары несколько картин, проникся огромным уважением к японцам. В давние времена среди них было множество выдающихся личностей. Особенно выдающимися были художники эпохи Тэмпо[214]. По сравнению с ними великий Сэссю щенок. Рядом с древней живописью не смотрелись даже Гахо и Кандзан. (…)

Рю

ПИСЬМО МАЦУОКЕ ЮДЗУРУ

29 марта 1917 года, Табата

Мацуока-кун!

Сегодня увидел твоё письмо, которое мне переслали из Камакуры. Прочёл его, лёжа в постели и глотая кислую слюну. Чувствую себя ещё не совсем здоровым. Хочется навсегда распрощаться со школой. Писать тоже не хочется. Но жить в безделье, мне кажется, тоже было бы грустно. С другой стороны, может быть, в этом и есть моё назначение. «Разбойники» ужасны. Дешёвка, рассчитанная на самый неприхотливый вкус. Там есть, например, такое место: я, автор, заставляю женщину на последнем месяце беременности выпить какое-то зелье, чтобы вызвать выкидыш. Человеку свойственна глупость. Есть там и другие бессмысленные выдумки. Характеры лишены чётких очертаний. Когда у меня был жар, доски на потолке казались мраморными, а теперь снова стали деревянными. Примерно так же воспринимались мной «Разбойники» до того и после того, как я их написал. Это худшее из всего написанного мной. В общем, я не тот человек, который способен создать нечто путное.

Когда у меня сильно повышалась температура (это было два раза. Один – после того, как ко мне приходили Кумэ и Акаги), я чувствовал, что умираю, и мне становилось невыносимо горько. Умереть было бы слишком уж нелепо. Сделанное мной до сих пор – ничтожно. Как мне представляется, я не выстроил как следует ни свои мысли, ни свои писания. Из-за усталости, наверное. (…)

Рю

ПИСЬМО САТО ХАРУО[215]

5 апреля 1917 года, Камакура

Сато Харуо-сама!

Сегодня прочёл в поезде «Сэйдза» за этот месяц. И был очень тронут. Кроме благодарности за похвалу, есть и другая причина, почему я был тронут.

Пишу это письмо, чтобы объяснить причину. Вы пишете, что у нас есть много общего. Я и сам так думаю. Или, возможно, на меня оказывало влияние чтение Ваших произведений. Не в том смысле, что я из них что-то заимствовал, а в том, что, познакомившись с ними, я отважился писать свои. Сам факт, что существует человек, пишущий такие вещи, заставил меня отважиться на то, чтобы публиковать свои – вот в каком смысле я говорю о влиянии. Возможно, Вы примете мои слова за лесть, но это не так. Во всяком случае, читая Ваши произведения, я в некотором смысле почувствовал, что они близки мне. Действительно близки, начиная ещё с давнего «Нимба» и кончая нынешними рассказами о той самой собаке – это тоже факт. Но я думаю, что много общего у нас не только поэтому. Я страдаю такой же жаждой совершенства, как Вы. Временами мне приходила в голову мысль, что из-за этого я вынужден буду закончить свои дни, чувствуя себя дилетантом. Иногда я даже гордился этим. Разумеется, кроме жажды совершенства, тут примешивается и некоторое позёрство – боязнь оказаться в смешном положении, но главное – надо мной висит проклятие, которое можно выразить китайской поговоркой: видит глаз, да не дотянешься.

Но вдруг в какой-то счастливый момент мной овладевает отвага. Я боюсь, что употреблённое мной слово «отвага» покажется самовосхвалением, но я действительно иногда проявляю безрассудную храбрость. Временами её можно объяснить минутной прихотью, бесследно исчезающей через два-три месяца. Однако друзья и товарищи всячески восхваляют мою храбрость, и поэтому до сих пор я остался таким же, как и раньше – храбрым до бесстыдства.