Чтоб знали! Избранное (сборник)

Что касается вони, то она была бы даже приятна, если бы была сексуально окрашена. Карен может пердеть за столом, но, приступая к ебле, вся в поцелуе, прерывается и выбегает за дверь, чтобы выпустить газ. А ведь это единственное время, когда её пердёж возбудил бы меня, поскольку он связался бы в этот момент с желанием, с еблей. То есть если бы мы, к примеру, пребывали бы в «69», и она, кончая, пёрднула бы. О, это было бы прекрасно, ибо это свидетельствовало бы о наслаждении, которое лишает её контроля над собой. А это – вожделенное чудо. Тогда и запах её был бы роскошен, так как он стал бы свитой наслаждения. Но нет, во время ебли она ничего подобного себе не позволяла, потому что считала, что это испортит любовную атмосферу, и, хоть я ей говорил, что для меня это только будет возбуждающим, она так и оставалась скованной и «приличной».

Хотя по сути своей Карен бесстыдна, но не в любви, не для любви, а по безалаберности и неряшливости. Если же точнее, то любовники бесстыдны друг с другом из-за обуревающего их желания, а супруги – из-за овладевшего ими безразличия.

Вся религиозность Карен исчерпывалась заповедью: «Люби дерьмо своего ближнего, как своё». Однажды она в приступе нежности ко мне, выйдя из туалета, где я опорожнился до неё, сказала, что моё дерьмо вкусно пахнет. Вот какого комплимента я удостоился от жены.

Я к ней быстро подладился и как-то, сидя у камина и глядя на потухающий огонь, сказал, что угли – это дерьмо огня. Она так зашлась в смехе, как ни от одной моей другой шутки.

После неё в унитазе всегда оставался кусочек дерьма, который почему-то не желал исчезнуть в водовороте вместе со своими сородичами и в последний момент выныривал. Она срала такими большими кусками, что каждый раз засорялся унитаз.

Любую боль в животе Карен приписывает газам, и поэтому она, как и все в её семье, принимает бездну таблеток, чтобы унять газы. То есть таблетки способствуют отхождению газов, и под предлогом боли в животе Карен с помощью таблеток усиливает пердёж.

Вот такой атмосферой дышал мой брак. Надеюсь, тебе теперь кое-что проясняется.

А сейчас – кое-что из ультрасовременной поэзии. Ну, держись! Первое – тебе.

Посвящается С.

В ином измерении энном,
в задрипанном городе Энске

живёшь, занимаясь обменом
окошечка без занавески

на окна, пускай не в Европу,

но хоть не на хищных соседей,
всегда караулящих тропы
от кухни до нужника. Съеден

последний гриб, мертвенно-белый.

Чтоб в памяти не околели,
ты их изваять в акварели
решил. И с надеждою спелой

ты ими листы оснащаешь —

пора: там зима не белеет,

а чёрным недугом болеет.
Но духом ты не обнищаешь,

в пространстве, где деньги бесценны,

растут не продажи – обмены:
там жилы меняют на мыло,
там власть, что схватила кормило,
тебя лишь буханкой кормила,
ты вовсе не строил ей глазки —
ты выстоял очередь в краски,

и в них заживя, как в хоромах,

злой опыт менял на опят.

А власть не желает опасть —
в улыбке оскаливши пасть,
заигрывает на погромах,
глазами стреляет, но промах
она совершила опять.

Ты пристально смотришь в окно,

которое смотрит в колодец.
Так плюнь же в него – ведь народец
загадил источник давно.

В отравленной мутной воде

ты рыбки уже не половишь,
пускай копошатся в труде

партийные спецы по воле.

В пустыне ничтожных земель

тебе ничего уж не светит:
ни солнце, что село на мель,
ни слово, попавшее в сети.

На вечный обвес и обмер,

от коих мир обмер, не сетуй —
остался оазис на свете,
где радуется большинство.
И он предлагает обмен
убожества на божество.

* * *