Чтобы в юрте горел огонь

Зловещая темнота обступает девочку — в подъезде не горит ни одна лампочка. Вот открылась чья-то дверь, яркая полоса света на миг рассекла тьму, донеслись обрывки разговора, чей-то смех, шаги, и снова наступает тишина. Нилка знает, что стучаться домой бесполезно, но идти вперёд одна она не может.

Она пугается всего: неосвещённой лестницы, промёрзших углов, пахнущих кошками… Но больше всего она боится встречи с красивой матерью Булочки. Если бы кто-нибудь вместе с ней пошёл, ей не было бы так страшно. Если бы рядом была бабушка или Уяна…

Нилке страшно, и чем мрачней становится в подъезде, тем ярче вспыхивают деревенские картины в её цепкой детской памяти…

Как-то они вместе с тёткой поехали в улус Тангуй. Уяне дали деревянную бричку, запряжённую белым быком. Он важно шагает по заросшей травой двухколейной дороге и, несмотря на окрики и понукания тётки, совсем не прибавляет скорости. Бык часто останавливается, отгоняет хвостом надоедливых паутов, поворачивает свою крупную белую голову с чёрным пятном между спиленными рогами. Нилка видит, какой янтарной желтизной отливают его смирные, как у коров, глаза.

Уяна беспомощно суетится и покрикивает, но только всласть отдохнув, бык шагает дальше. Скрипят и грохочут на колдобинах старые, расхлябанные колёса.

В полуденном мареве чудится Нилке, что не бричка подвигается вперёд, а сама степь плавно наплывает из-под растоптанных пыльных копыт быка. Беспричинная радость переполняет Нилку, она снимает тапочки, спускает с брички босые ноги, высокая трава, как ручей, щекочет и холодит их. Иногда упругий стебель, разгибаясь, сильно стегает по голым икрам. На тёмной коже выступает слабая белая полоска, но боли нет, и Нилка смеётся в ожидании нового щелчка. То и дело у самого края брички выныривают прямо из-под колёс цветы. Можно дотянуться рукой и сорвать синий колокольчик, пахучий зонтик белой кашки или сиреневую, в крупных коричневых веснушках саранку. То тут, то там виднеются пламенеющие поляны. Изредка девочка поднимает лицо к солнцу, крепко-крепко зажмурив глаза, и видит в красноватой пляшущей зыби два золотистых, огненных цветка.

Дорога плывёт и плывёт навстречу. Нилка срывает одуванчики, долго, сколько хватает сил в лёгких, дует на них. Невесомые стрелки с семенами разлетаются, искрами посверкивая на солнце.

Уяна и Нилка подъезжают к добротному бревенчатому дому, выкрашенному зелёной краской. Над крышей развевается выгоревший флаг. Вместе заходят они в коридор, где толпятся и разговаривают незнакомые люди, проходят в пустую длинную комнату — кабинет председателя колхоза. Там стоят два ряда одинаковых стульев и письменный стол.

— Подожди меня здесь, — наказывает тётка и выходит в коридор.

Нилка видит схемы, плакаты, чернильный прибор из серого камня, похожий на крепость. В каменной башенке чёрными пиками стоят остро отточенные карандаши. На их сверкающих гранях теснятся золотые буквы. Девочка не может оторвать от них глаз: вот бы порисовать таким карандашом, полюбоваться, какую чёткую линию оставляет на бумаге мягкий тёмно-серый грифель. Совладать с собой она не в силах и, не оглядываясь, быстро выхватывает один карандаш и выбегает на улицу.

Нилка боится, что вслед за ней кто-нибудь выскочит на крыльцо и строго крикнет: «Девочка, отдай карандаш!»

Но никого нет, её добыча надёжно спрятана, и теперь надо только дождаться Уяны.

— А я тебя ищу, — появляется на крыльце наконец тётке. — Ведь сказала же — сидеть на одном месте! — говорит она недовольно, отвязывая быка.

Они трогаются в обратный путь. Бык, словно почуяв дорогу домой, неожиданно припускает мелкой рысцой. Жара спала, степь не томит зноем, и повеселевшая Уяна поёт:

Лучшее счастье — быть молодым,

Цвести, как цветок полевой…

Её высокий гортанный голос взлетает всё выше и выше над степью. Но племянница не слышит её, спрятанный карандаш жжёт сквозь сено и мешает спокойно сидеть. Она ёрзает в бричке, ждёт удобного случая, чтобы похвастаться перед тёткой. Впереди виден старый колодец, а там за поворотом начинается уже Шиберта. Нилка достаёт из сена своё сокровище и протягивает Уяне. Но вместо радости она видит, как застывает лицо тётки и её смешливые глаза превращаются в две суровые щёлки. Не говоря ни слова, Уяна заворачивает быка, сердито взбадривая кнутом. Понурый бык покорно идёт назад по зелёной колее. От стыда и чувства вины девочка начинает тихонько хныкать, но тётка не утешает её, а только чаще понукает быка.

И вот снова бревенчатый дом с флагом. Уяна берёт Нилку за руку:

— Идём вместе, сама вернёшь карандаш.

Они входят в комнату, где стоит письменный стол, за ним сидит и что-то пишет председатель колхоза — седой мужчина в выгоревшей гимнастёрке.

— А, Уяна Будаевна, что, ещё дело есть? — спрашивает он.

Тётка молча, без улыбки кивает головой, сквозь смуглую кожу пробивается мучительный румянец. Она тихонько подталкивает Нилку вперёд.

— Возьмите карандаш, я у вас взяла, — осипшим голосом произносит Нилка.

— Да у меня много карандашей, бери, бери, девочка, — улыбается председатель.