Чтобы ветер не унес это прочь

— В прошлом году, — продолжал старик, — они не возили с собой мебель. Так приезжали. Зря они расставляют свое добро у того берега — сом там почти не ловится. И вообще, зачем им это?

Старик отвел взгляд от дороги, где должны были появиться эти люди, и набрал полную ложку рагу; в ней поместилось несколько кусков картошки, отличная морковь, горох и еще какие–то штуки, которые с того места, где я стоял, казались чем–то вроде мелко нарезанных сосисок — в рагу они явно играли второстепенную роль. В центре миски плавало здоровое пятно кетчупа.

Старик отъедал от пятна выступы, оттаскивая их к краю железной миски, кетчуп при этом медленно погружался в рагу, словно таинственный красный остров в не менее таинственное море.

Проглотив несколько ложек, и излив, точно лаву из вулкана, хорошую порцию рагу себе на бороду, старик вновь вгляделся в противоположный берег.

Несколько секунд он помолчал, потом сказал:

— Никогда не видел, чтобы люди возили на рыбалку мебель. Складные стулья видел, но чтобы такую мебель — никогда.

В его словах не было ни грамма осуждения. Просто замечание, за которым последовала новая серия из фильма в тарелке под названием «Старик и рагу».

— Может, им так удобнее, — сказал я.

— Может быть, — сказал старик. — Иначе какой смысл возить с собой столько мебели.

Он снова погрузился в рагу. На этот раз он зачерпнул невероятно полную ложку. Излишки полились на бороду, словно исторгнутые из жерла Кракатау[7]

— Ладно, я пошел. — Мне хотелось добраться до места раньше, чем подъедут эти люди. Мне нравилось смотреть, как они выгружают из грузовика мебель, с самого начала. Я чувствовал себя так, будто на моих глазах разворачивается сказочное действие.

Такие вещи нечасто удается подсмотреть, и я не хотел упускать ничего, даже ламп. У мужчины с женщиной их было три штуки. С виду они ничем не отличались от обычных ламп в обычных домах, но эти люди переделали свои лампы из электрических в керосиновые. Интересно было бы поглядеть, как они это делали. И когда им пришла в голову эта мысль.

Просто так до такого ни за что не додумаешься.

Кто–то другой на их месте — я бы даже сказал, любой нормальный человек, кроме них самих — купил бы в магазине обычные керосиновые лампы, но этим людям столь простое решение явно не подходило.

Я гадал, кто из них первым заговорил про лампы, какое выражение лица стало у второго, и что было сказано следом. Я пытался вообразить себе эти слова, но у меня ничего не получалось, я просто не представлял себе их звучания.

А вы представляете?

Но что бы ни сказал второй в ответ на предложение первого, решение получилось правильным, одобрительным и мудрым.

Старик со своим рагу перевернулся, словно еще одна страница в книге моей жизни, и исчез вместе с последними своими словами, звучавшими у меня в ушах все то время, пока я шел к краю пруда, куда скоро приедут эти люди, и где они начнут расставлять свою мебель.

— Если они хотят ловить сомов, — эхом отдавался во мне голос старика, — пусть ставят мебель на пятьдесят ярдов левее, около сухого дерева. Там лучшие сомы во всем пруду.

— Им и так хорошо, — ответил я.

— Но сомам лучше, когда комната под деревом.

Что?

Сейчас, треть века спустя, я по–прежнему слышу последние слова старика, и они кажутся мне не менее странными, чем тогда.

— Я передам, — пообещал я, но конечно, ничего не стал им говорить. Эти люди думали, будто нашли самое подходящее для мебели место, ловили свою долю рыбы, и кто я был такой, чтобы раскачивать лодку.

Впрочем, я не сомневался, что они не станут меня слушать, и меньше всего мне хотелось их сердить — ведь, если говорить честно, эти люди и то, что они вокруг себя устраивали, стало самым интересным в моей жизни.

Интереснее, чем радиопрограммы, которые я слушал, и фильмы, которые смотрел.

Иногда мне хотелось, чтобы они превратились в набор игрушек, и я играл бы с ними дома: миниатюрные деревянные фигурки мужчины и женщины, их мебель, грузовик (его лучше сделать из жести) и кусок зеленой материи, который стал бы прудом и всем, что в нем на самом деле водилось.

Я играл бы с миниатюрными фигурками старика, хижины, в которой он жил, огорода и, конечно, пирса и лодки.

Какая интересная получилась бы игра.

Иногда перед сном я придумывал ей название, но ничего хорошего не приходило в голову, названия терялись в снах, а я никак не мог их удержать.

На берег пруда, где должна была расположиться гостиная, я пришел за минуту до их появления.

Но в эту минуту, что истечет до приезда людей с мебелью, суждено произойти СОБЫТИЮ — огромному, как черная влажная телеграмма с «Титаника», как телефонный звонок, что звучит визгом электропилы посреди ночного кладбища, как грубая выходка самой смерти; для всех, включая меня, наступит конец детства, трагедией обернется невинная драма, начинавшаяся дождливым февральским вечером 1948 года, когда я прошел мимо кафе вместо того, чтобы войти в него, съесть гамбургер и запить кока–колой. Я ведь хотел тогда есть. И как бы обрадовалось гамбургеру с кока–колой все мое существо.