Четырехлетняя красотка прикинулась спящей. А я поверила, что успешно уложила ребенка на послеобеденный отдых, и ушла в ванную. Чистить перышки, мыть голову… Спит же. Все же хорошо.
Ага. Три раза.
Пока я наводила красоту. Недолго.
Дочь вооружилась ножницами. Где добыла, интересно? Я их убирала далеко… Влезла внутрь хранилища вещей. И постригла, порезала все, с чем справилась, на высоте своего роста. Полы плаща, рукава всей одежды – отвалились, легли на пол.
А я в полотенце на голове, в комнату заглядываю, обнаруживаю, что в постели ребенка нет, а дверца шкафа приоткрыта.
Ну и взвейся занавес над сценой.
Распахиваю обе дверцы. Дочь с ножницами в руках испуганную мордаху ко мне поворачивает.
Не сразу, но понимаю масштаб бедствия. Отнимаю ножницы. Вытаскиваю наружу дочь. Начинаю рыдать над любимым черным плащом. Это было такое трудное время, каждая вещь – чуть ли не драгоценность. Купить новую фатально не на что. Слезы градом. Что носить? А-а-а-а. А-а-а-а.
Напуганная дочь блестит глазами из кроватки.
В дверь звонок. Журавлик заявилась.
Впускаю ее. Стою в соплях, на подгибающихся ногах. Всхлипываю. Ленка, перешагивая порог, ловит меня и прижимает к груди. Гладит по спине. Решила, что кто-то умер.
Я вырываюсь, хватаю подругу, затаскиваю в комнату и показываю на ворох изувеченной одежды на полу.
Принимаю позу, одна рука на груди, другая к потолку – Сара Бернар сдохла бы от зависти, если бы могла лицезреть такой трагический накал.
Лена же присвистывает в восхищении. Поднимает плащик отдельно, его рукава и полы отдельно и показывает дочери.
– Детеныш, твоя работа?
Лиза натягивает одеяло по плечи, отворачивается к стене, принимает позу спящего ангелочка – локоны на подушке, ручки под щечкой – и отключается.
А что? Над ухом никто не воет, спать не мешает.
Всхлипывающую меня Ленка тащит на кухню. Усаживает на диван. Сама открывает форточку и курит в нее.
Потом чешет в затылке и резюмирует.
– Плащ я спасу. И черное платье. Остальное надо думать.
Я сморкаюсь, умываюсь холодной водой, пью чай – зубы о чашку стучат.
– Правда?
– И зеленую юбку тоже. Факт.
– Правда?
– Я тебе врала хоть раз?
– Нет. А как спасешь?
– Увидишь. Не помирай раньше времени.
Покурив, Журавлик ушла перебирать кучу тряпья, в которое превратилась одежда.
Потом запаковала все, что подлежало реанимации, и увезла к себе домой.
Вооружилась швейной машинкой. Включила фантазию.
Отрезные рукава со вставками. Декоративные элементы. Чем только не украсились пальто, плащ, две юбки, платье и любимый длинный кардиган. Фактически Лена смогла спасти половину моего скудного гардероба.
А я раз и навсегда полюбила вышивку на одежде, принты, вставки, кружева, прочие изыски, неровный край подола и даже декоративные дырки.
Мне очень жаль, что жизнь развела нас в разные стороны. Рассорились, не видимся.
Что бы я тогда сделала, не позвони мне в дверь Журавлик собственной персоной?
И да – никто, ни одна собака, не догадался о том, что одежда «залатана». Что все эти сердечки, вставки, воланы и фестоны – не мой вкус и осознанный выбор.
Лена, спасибо тебе огромное!
P. S. Пропадать и играть в шкафах Елизавета не отучилась. Еще долго пряталась. А Нарния как была, так и остается любимой книгой.
Эдуард
В детстве он был невероятно красив. Не ангелочек с открытки – другой типаж: нос крупноват, глаза шоколадные, улыбчивый брюнет. Слегка в итальянском стиле.
В тридцатых годах двадцатого века Москва была золотоволосой, блондинистой. Посмотрите хотя бы хронику парадов физкультурников. Так что на молодую вдову – с темноволосым шестилетним шустрым пацаном – оглядывались. Мальчика повышенное внимание не задевало, он был уверен, что люди любуются его мамой. И вполне понимал такую реакцию. Ему она казалась божественно прекрасной.
Лидия была талантливым учителем и получила предложение о работе в столице. Много внимания уделяла сыну, фактически жила для него. Переезд был спасением, возможностью немного отвлечься от смерти горячо любимого мужа, поменять окружение, обстановку – абсолютно все. К тому же она знала, что ее сын невероятно талантлив. А в Москве – лучшее образование, море возможностей.