Чудеса в кастрюльке

– Так Андрей Миронович уволился. Главный сказал, что теперь вы бумаги подписываете.

– Вот уж глупость, – вскипел Константин Петрович, – мне только еще этой докуки не хватало!

Быстрым шагом он пошел в обратную сторону, но я не побежала за ним и не стала просить разрешение на вход в реанимацию. Наконец я вспомнила Репнево! Сестра-хозяйка Лина, ставшая невольной свидетельницей ссоры между Отрепьевым и Маргаритой, бросила фразу: "А он ей отвечает: «Что касается денег, то они все уходят в Репнево».

Я уцепила медсестру за халат.

– Простите, что такое Репнево?

– Социальный интернат.

– Извините, я не понимаю.

– Ну дом престарелых, вон бабушку туда сейчас отправляем.

Я посмотрела на тщедушную старушку, равнодушно сидящую на стуле.

Прошел еще час, пока злой Константин Петрович оформил необходимые бумаги. Потом он высунулся из ординаторской и заорал:

– Эй, Валентина, отведи ее вниз!

– Не могу, я на перевязке, – донеслось в ответ.

– Надя, Надя, – завопил доктор, – поди сюда!

– Она заболела! – крикнули из коридора.

– Лена, зайди.

– Ленка ушла за лекарствами.

– Да что у нас происходит, черт возьми! – вскипел Константин Петрович. – Средний персонал шляется незнамо где, а врач должен бабку тащить?

– Давайте я отведу старушку, – быстро предложила я.

Константин Петрович сунул мне пухлый конверт:

– Ступайте на выход, машина у подъезда.

Я подхватила безучастно взиравшую на происходящее бабку и осторожно потянула почти невесомое тельце к лифту. Внизу стояли четыре легковых автомобиля, но ни один из шоферов не собирался ехать в Репнево. В полной растерянности я оглядела двор и заметила разбитый «рафик» темно-защитного цвета, с замазанными краской окнами. Внутри на водительском месте сидел дядька, похожий на груду макулатуры.

– Вы из Репнева? – спросила я.

– Ага.

– За бабушкой?

– Нам однофигственно, за кем, – пробубнил водитель, – бабушка, дедушка, курочка Ряба… лишь бы бумаги были в порядке, а то вози старые кости взад-вперед из-за того, что печати нет.

Я протянула ему конверт.

– Ладно, – буркнул дядька, – запихивай бабуську.

– Можно мне с вами до Репнева?

– Залазь, – милостиво разрешил водитель и завел мотор.

Подскакивая на ухабах и отчаянно дребезжа металлическими внутренностями, «рафик» покатил вперед. Езды оказалось около пятнадцати минут. Сквозь замазанные окошки не было видно дороги, и я, полагавшая, что Репнево – это название подмосковной деревеньки, страшно удивилась, увидев вокруг блочные дома и деловито снующие машины.

– Вылазь, – буркнул шофер, – конечная, Репнево, следующая крематорий.

Никак не отреагировав на грубую шутку, бабушка стала вставать. Я выскочила первой, помогла старухе спуститься и хотела было спросить, куда нам идти, но «рафик» взревел мотором и исчез. Я растерялась. Здорово вышло, стою с полубезумной старушкой посреди улицы. Придется спрашивать у прохожих, где тут дом престарелых. Очевидно, бабушка еще не растеряла остатки ума, потому что она внезапно хрипло сказала:

– Через дорогу пошли. Вон, видишь, домик за забором прячется? Оно и есть, место проклятое, Репнево.

– Почему же проклятое? – для поддержания разговора поинтересовалась я, таща бабуську к подземному переходу. – Дом как дом, вполне даже симпатичный, на детский садик похож.

– Это с виду, – вздохнула старушка, – а внутри ад кромешный. Вот отдохнула в больнице, поела по-человечески, поспала на простынях да на подушке, и хватит, конец счастью, пожалуйте в сатанинское место. Одно не пойму, за какие грехи мне эти муки!

Она бормотала и бормотала, мне делалось все больше ее жаль. Наконец, мы доплюхали до большой железной двери и позвонили в звонок. Высунулась румяная девка лет двадцати пяти.

– О! – воскликнула она. – Петровна! Не померла!

– Жива пока, – с достоинством ответила бабушка.

– А мы уж решили, все, отбросила ты полусапожки, – радовалась девица, – вещи твои на склад сволокли, а место другой отдали. Ну погодь тут, сейчас сообразим, куда поселить.

И она ушла, хлопая шлепками по голым пяткам. Бабуська навалилась на стену, у нее сильно дрожали руки.

– Ласковая у вас дежурная, – хмыкнула я.

– Люся еще ничего, – тихонько ответила старушка, – вот Валентина, та чистая гидра, может ударить. Самые хорошие тут на третьем этаже служат, вот туда бы попасть..

– А вы попроситесь сейчас, – посоветовала я, – может, переведут.

Бабушка мелко засмеялась.

– Что ты, милая! Там платных держат.

– Кого?

– Ну есть такие люди, которые еще не совсем совесть потеряли. Сдадут родителей в интернат, но не бросят, а платят за них. Вот таким все условия. Палаты с одеялами, и телевизоры стоят, холодильники. Кормят их нормально, эх, да что там, – махнула старушка рукой.

– Ваши заплатить не могут? Бабуся грустно улыбнулась:

– Так если бы дочка моя жива была, разве же бы отдала меня сюда? Никогда. Только все поумирали: и муж мой, и дочь. А сын – алкоголик, раз в месяц является, когда пенсию выдают, и ругается, что я ему на бутылку не отсыпаю.

– Эй, Петровна, – заорала с лестницы Люся, – дуй сюда, в двенадцатую комнату!

– Ну, спасибо тебе, – с достоинством кивнула бабушка и уползла.