Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего

Когда я была маленькая, символом — неизбежным для всякой эпохи, — знаком ее наряду с примусом стали калоши. Их надевали на ботинки, сапоги, валенки — что, кстати, было и удобно, и целесообразно. Входя в дом, калоши снимали, уходя, надевали опять. Резиновые калоши сияли ослепительно-черным блеском. Внутри они были на бумазейной подкладке, чаще всего ярко-красной. Калоши лелеяли и холили, регулярно мыли, заклеивали у «холодных» сапожников. Если человеку говорили, что он «сел в калошу», это было обидно. А если кого-нибудь назовешь «старой калошей», то нанесешь ему смертельное оскорбление. «Старая калоша» была символом никому не нужной, никчемной вещи, которую без сожаления выбрасывали на помойку. «Калошную культуру» нынешним поколениям не понять…

* * *

И еще, когда я была маленькая, людям надлежало иметь чувство такта. Казалось бы, такт довольно эфемерное понятие, тесно связанное с еще более призрачным словом «деликатность». А вот в жизни это чувство играет немалую роль.

Приведу примеры.

Мне перевалило за сто, а как известно, старость — не радость. Но вот, единственный сын, который уже сорок лет живет в США, со всей своей семьей, прилетел из Нью-Йорка в Москву, где у него большая выставка. Открывалась как раз в тот день, о котором идет речь. И я мучительно размышляю, ехать мне туда или нет. Конечно, это последний шанс. Больше выставок К&M при моей жизни уже не будет. Итак, ехать или не ехать?

С болью в сердце говорю вслух: «Нет, я не поеду, пожалуй».

И тут же слышу крик невестки:

— Ну конечно, зачем вам ехать! Совершенно ни к чему.

Пора рассказать, как сей крик выглядел вживую.

Я в свои сто лет, разумеется, плохо слышу, но невестка, когда говорит со мной, почему-то не приближается, а, наоборот, отходит иногда и подальше и повышает голос. Процедура эта ею давно отработана: когда она в молодости жила с матерью, с ними жила и девяностолетняя бабушка — удивительно милая и кроткая старуха. И разговаривали с бабушкой только таким образом — громко кричали.

Меня в данном случае удивил не столько вопль невестки, сколько огорчило молчание сына. У нас с мужем была куча разных недостатков, но, по-моему, мы обладали чувством такта и помнили: в доме повешенного не говорили о веревке.

Но что это я прицепилась к своей невестке? Невестка — человек не публичный. Давайте лучше вспомним персону публичную. Например, Владимира Владимировича Познера. До сих пор он представлялся мне эталоном ума, выдержанности и… такта. И вот, что же происходит с Познером? Этот джентльмен собирает сорок своих друзей — какой размах! — чтобы отправиться в Грузию и отпраздновать там свой день рождения (кажется, даже не круглую дату). Гуляет наш джентльмен не хуже какого-нибудь купчика из пьес Островского. Итак, Познер намылился… в Грузию. Но известно, что Грузия сейчас переживает не самое лучшее время своей истории. И как-никак у Грузии не так давно была война с РФ, в результате которой грузины потеряли часть своей территории… Не забудем также, что их первый президент и реформатор Саакашвили изображается в РФ эдаким придурком, способным только на то, чтобы жевать свой… галстук. Словом, Грузии сейчас не до чужих пиров — особенно, когда пировать приезжают из Московии, да еще от нашего самого правдивого в мире ТВ. Одним словом, сорок гостей срочно отбыли из Грузии не солоно хлебавши. В буквальном смысле этого слова — их забросали тухлыми яйцами.

Вы думаете, после такого афронта Познер унялся? Нет — опозорился, по-моему, пуще прежнего. Чрезвычайно пренебрежительно отозвался о Навальном, рассказал, что как-то поспорил с ним, после чего число сочувствующих ему, Познеру, увеличилось, а у Навального, наоборот, уменьшилось.

Я этот спор помню, видела его по ТВ и, сочувствуя Навальному, сознавала, что Познер, более опытный полемист, более изощренно парирует удары противника. Однако тот спор был несколько лет назад, а вспоминал о нем наш джентльмен гораздо позже — после того, как Навального отравили, после того, как он чудом выжил, после того, как, не долечившись, уехал от немецких врачей и прилетел на родину. И после того, наконец, как его посадили в тюрьму. И вот после всего этого у многомудрого Познера повернулся язык говорить о Навальном с таким дешевым сарказмом? Куда делось его чувство такта?

* * *

Под самый конец еще вот что: в моем детстве никто не считал, что бедная старинная церквушка в Хохловском переулке представляет собой нечто особенное, какую-то достопримечательность. Но вот прошло чуть ли не сто лет — и что же? Оказалось, что вокруг этой церкви все же существует особая аура чистоты и благолепия, а может, и святости. Последним священником в ней был батюшка Успенский. Я была еще совсем маленькой девочкой, но помню его большие теплые руки, которыми он гладил нас, малышей, по головкам.

Кажется, в конце ХХ века, а может, в начале ХХI — церковь опять стала действующей.

И вот теперь, когда мне уже за сто, в этой бедной церквушке в Хохловском служит протоиерей Уминский, мудрые и добрые речи которого я, неверующая, с большим вниманием слушаю иногда по радио «Эхо Москвы».