Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего

Часть II. Момент гордости (По аналогии с моментом истины)

Середина 1980-х. Горбачев уже во власти. Сын Алик и его семья с осени 1977 года в эмиграции, и надежды с ними увидеться никакой. Муж болен. Неизлечимо. И ему, и мне уже семьдесят с гаком.

Как вдруг разносится слух, будто где-то, в нашем районе, «дают» автомобили по предварительной записи. «Жигули». Кажется, слух серьезный, пришел из мужниного института. Решили записаться. Поздно вечером на метро приезжаем туда, где, по слухам, записывают, — в автомобильный салон (магазин) на пустыре. Несмотря на темень, по пустырю бродят какие-то люди. А у входа в магазин стоят несколько здоровенных пацанов со списком. Записываю мужа и себя — мы где-то в первой сотне. Спрашиваю у парней, когда будет перекличка. Те, окинув меня критическим взором, говорят: мол, можете ехать домой, поспите, мы останемся караулить. Приезжайте утром за час до открытия, тогда и будет перекличка, если опоздаете — вычеркнем.

Приезжаем вовремя. На пустыре уже толпа народа. Перекличка. Скоро магазин откроют.

Первые пятнадцать-двадцать человек стоят впритык, в затылок друг к другу. Ну вот откуда ни возьмись несколько незнакомых мужиков. С гоготом прорываются поближе к дверям магазина. Слышны их выкрики. «Какой-такой список! Настоящий список у нас! Ночью, блин, никого не было! А мы, блин, стояли и пришли первые. Список этот ваш порвем к чертовой матери…»

Но не тут-то было. Наши мальчики мгновенно перестроились. Образовали грозный кордон. Молчат. Но видно, что они будут стоять насмерть, живыми от двери не отойдут. На секунду воцаряется тишина. И слышно, как мальчики говорят: «Прочь! Не пустим. Не сдвинемся с места. Шантрапа. Перекупщики. Прочь!»

И чудо свершилось. Шантрапа ретируется, отругиваясь на ходу.

Магазин открыли и люди входят в него строго по очереди. По пять человек. Список передают из рук в руки. Потом ушедшие снова выходят наружу, идут куда-то за магазин, чтобы выбрать машину и получить еще какие-то документы…

Народ из очереди разбрелся по пустырю. Сидят на бревнышках или на пеньках, где попало. Я от волнения хожу по пустырю кругами. Но время идет. Первые пятьдесят человек, видимо, вот-вот дождутся своей очереди. Решено провести новую перекличку. Переклички, правда, уже были, но эта, так сказать, решающая для следующих пятидесяти счастливчиков. Список у какого-то молодого человека.

Собираемся вокруг скамейки, где этот молодой человек стоит. Он читает фамилии, с трудом разбирая их — ведь записывались в сумерках. Кто-то отзывается, кто-то нет. Молодой человек в нерешительности спрашивает: надо ли вычеркивать? Может, подождать?

Тут вмешиваюсь я. Хватаю список. Молодой человек его охотно отдает. Встаю на скамейку с ногами, чтобы все меня видели. Выкрикиваю первую фамилию. Потом сразу кричу так же громко: «Подойдите сюда, встаньте здесь, пусть все вас увидят. Запомнят».

И эта же процедура повторяется пятьдесят раз. Никого не вычеркнула. Все оказались на месте. Когда наша с мужем очередь подошла, отдала список. А выйдя из магазина выбирать машину и оформлять ее, спрашиваю: «Ну как дела? Справляетесь?»

Несколько человек хором отвечают: «При вас было лучше! Порядка больше!» И эти слова — бальзам мне на душу. До сих пор их помню. До сих пор буквально лопаюсь от гордости. «При вас было лучше. Порядка больше»…

Ай да я! Молодец, Люся! Пусть недолго, но держала очередь на автомобили, самую важную и свирепую из всех очередей, какие только были на просторах нашей советской державы.

И еще: в критические моменты толпа умеет самоорганизоваться. На том пустыре не было ни одного силовика, ни одного милиционера (полицейского)…

Квартирный вопрос и операция «Обмен»

Уж не помню, где именно кумир моего поколения писатель Булгаков произнес поистине вещие слова: «Москвичей испортил квартирный вопрос».

«Квартирный вопрос» был, по-моему, главным для всех граждан Советского Союза. Так продолжалось с 1920-х чуть ли не целый век.

Говорю это, как дитя этого времени и как человек, который прожил его от первых революционных лет до самого последнего дня.

Подданные Ленина — Сталина, тем более подданные Хрущева — Брежнева — Андропова могли избежать высылки, ареста, тюрьмы, ГУЛАГа, но не могли избежать так называемой коммунальной квартиры.

Я прожила в коммуналках лет до сорока, то есть лучшую часть своей жизни, — причем в коммуналках, которые год от года становились все хуже, все ужасней.

Для меня, как я теперь вижу, это началось в раннем детстве, в 1920-х. Началось с того, что большевики реквизировали небольшой доходный дом, принадлежавший Успенскому, священнику церкви «на Хохлах», где поселились мои родители в 1914 году. Сперва власть реквизировала, то есть отняла, дом у священника, а потом стала уплотнять каждую очень скромную квартирку в этом доме — слово «уплотнение» было тогда официальным термином.

Что значил этот термин? Он значил, что у людей, живших в квартире, отбирали их комнаты и вселяли туда посторонних.