Чудеса в решете (сборник)

– Мохнатых! – сурово вскричал Полянский, – не говори гадостей. И тебе не стыдно? Неужели ты не подумал о муже, об этом человеке, которого ты так бесчеловечно обокрал?!.

– Жалко мне его было, – виновато пролепетал Мохнатых, опустив грешную голову. – Да что же делать, братцы, если она такая… замечательная…

– Замечательная?! А святость семейного очага?! А устои? Говори, как ее зовут.

– Да зачем тебе это… Удобно ли?

– Говори, развратник! Скажи нам ее имя, чтобы мы молились за нее в сердце своем, молились, чтобы облегчить ея и твой грех… Слышишь? Говори!

– Раба Божия Наталья ее зовут, – тихо прошептал убитый Мохнатых.

– Наталья? Бог тебя накажет за эту Наталью, Мохнатых. А по отчеству?

– Раба Божия Михайловна.

– Михайловна? Какой позор… Не спрашиваю ее фамилии, потому что не хочу срывать покрывала с тайны этой несчастной женщины… Но спрошу только одно: неужели у тебя хватало духу бывать у них дома, глядеть в глаза ее мужу?!

– Нет… Я больше по телефону… Уславливался…

– Еще хуже!! Неужели раскаяние не глодало тебя?! Неужели этот номер телефона, ужасный преступный номер – не врезался в твою душу огненными знаками?! Не врезался? Говори: не врезался?

– Врезался, – раскачивая головой, в порыве безысходного горя, прошептал Мохнатых.

– Ты должен забыть его! Слышишь? То, что ты делал, – подло! 27–18?

– Что, номер? Нет… Хуже! Больше!

– Еще хуже? Еще больше? Какой же?

– 347-92.

– Ага… Наталья Михайловна… Так-с. Как же ты подошел к ней? Каким подлым образом соблазнил эту несчастную?..

– А я просто узнал, что за ней ухаживал Смелков. Встретил ее да и рассказал, что Смелков всюду хвастается победой над ней. Выдумал. Ничего Смелков даже и не рассказывал… А она возмутилась, прогнала Смелкова… Я и стал тут утешать ее, сочувствовать.

– Трижды подло, – рассеянно заметил Полянский, описывая что-то карандашом на обрывке конверта.

– Все грехи? – спросил Крутонов, разливая в стаканы остатки восьмой бутылки и набивая рот куличом. – Во всем признался?

– Кажется, во всем.

– Ну, вот видишь. Легче теперь?

– Кажется, легче.

– Ну, вот видишь! Говорил я, что мы тебя облегчим… И облегчим!

– Конечно, облегчим, – серьезно и строго подтвердил Вострозубов.

– Камень с души снимем, – пообещал Полянский.

– Все камни снимем! Камня на камне от твоих грехов не останется.

– Я пойду домой, родные, – попросился раскисший Мохнатых. – Спаточки мне хочется.

– Иди, детка. Иди. Бог с тобой. Если еще будут какие грехи – ты нам говори. Мы облегчим…

И умягченный, обласканный, облегченный, пошел Мохнатых домой, с тихой нежностью прислушиваясь к веселому, радостному звону пасхальных колоколов.

Кустарная работа

На глухой улице южного городка стоял дом с садом, принадлежащий Ивану Авксентьевичу Чеботаренку.

Мой приятель, столичный художник Здолбунов, и я – мы гостили у тороватого Чеботаренка весь май месяц и часть июня.

Хорошо было. Цвела сирень, цвела акация, цвело все, на что только падали жаркие поцелуи солнца, и все мы ходили, как полупьяные.

В день именин хозяина, вечером, когда луна залила серебристо-зеленым светом сирень в саду и тополя, я ушел от гостей в свою комнату, бросился на кровать и долго лежал так, часто и сильно дыша ароматом щедрой сирени, доносившейся из открытого выходившего в сад окна.

Хорошо было. Я в этот момент никого не любил и, вообще, в это время никого не любил, но чувствовал, что скоро полюблю сильно, сокрушающе и что эта любовь будет счастливая, долгая. Запах сирени может многое рассказать, если в него как следует вникнуть.

За окном раздался голос моего приятеля, художника:

– Вот тут скамеечка есть. Тихо, безлюдно, и сирень безумствует кругом. Сядем, Марья Николаевна.

Женский голос поправил:

– Какая я вам Марья Николаевна?! Я Ольга Николаевна. Неужели вы еще не запомнили?

– Я-то не запомнил?! Таковский я, чтобы не запомнить. Нет, я запомнил, но только вам больше идет имя – Маруся. Марья Николаевна.

– Да уж вы сумеете вывернуться, знаю я вас.

– Какие у вас холодные руки, Ольга Николаевна.

– А вы откуда знаете?

– Да я одну из них взял.

– Зачем же вы это делаете? Оставьте; не надо.

– Почему не надо? А, может быть, я хочу поцеловать вашу руку.

– Это совсем лишнее.

– Нет, не лишнее. У вас красивые руки, Марья Ник… Ольга! Ольга Николаевна!!

– Ну, уж нашли тоже красоту. Вероятно, всем женщинам говорите одно и то же.

– Если бы все женщины были похожи на вас, я бы говорил им то же самое.

– А что же, я разве не такая женщина, как другие?

– Вы? Вы особенная. В вас есть что-то такое… что-то, знаете, такое…

– Ой, руке больно. Не жмите.

– Ну, ничего. Я ее поцелую, все и пройдет.

– Знаете, почему я держу вашу левую руку, a не правую?

– Почему?

– Левая ближе к сердцу.

– Так вы говорите – какая я?

– Вы? Особенная какая-то.

Пауза. Потом раздался притихший голосок Ольги Николаевны:

– Странно. Это говорите не вы первый.

– Ну, вот видите! Какие у вас красивые плечи.

– Оставьте. Ну, так что же во мне особенного?

– В вас есть какое-то обаяние. Меня влечет к вам. Ведь мы познакомились только нынче за обедом, a мне кажется, будто мы с вами знакомы давно-давно.

– Какой вы странный.