Чудеса в решете (сборник)

Голос у него был кроткий, убедительный, как у человека, который погряз с головой в разных деликатностях.

– Не знаю уж, как и быть.

– Вы только скажите ему, что я из провинции.

Этого он мог бы и не говорить. Весь предыдущий разговор достаточно убедил меня в этом. Я с силой бросил перо на письменный стол, вскочил, выбежал в переднюю и, заложив руки в карманы, отрывисто спросил:

– Что?

– Мамочка! – закричал он, умиленный. – Не узнает! Вот смехи-то… Сельдяева не узнал. Да какая же жизнь после этого… Дайте-ка я перво-наперво вас облобызаю.

Он привлек меня к себе, a горничная в это время стаскивала с его плеч шубу. Вышло так, что мы спутались в один странный комок, состоящий из горничной, Сельдяева, шубы его и меня.

– Простите, не узнаю, – пролепетал я, прижимая Сельдяева к сердцу.

– Сельдяева-то? Помните, вы в Армавире у нас читали лекцию, a я зашел приветствовать вас от имени армавирского общества любителей таксомоторной езды. Еще после мы с Гугенбергом и Чихалиным вас на таксомоторе возили, город показывали. Кстати, знаете, Чихалин-то… Кинематограф открывает в Армавире.

– Что вы говорите! – деликатно поразился я. – Это неслыханно! Кто бы мог подумать… Эх, Чихалин, Чихалин… Не выдержала русская душа окружающей беспросветной мглы… Садитесь.

– Сяду. Я ведь вам мешать не буду. У меня только одна просьба: покажите мне ваш Петроград.

Я поглядел на Сельдяева; взглянул на неоконченную рукопись. Первый все равно не отстанет; вторую все равно окончить не удастся.

– Пойдем, – сказал я.

– А работа? Вы не беспокойтесь, пишите. Я минуточек пять подождать могу.

– Что вы! Тут работы часа на два.

– Ну, тогда, конечно, бросьте. Хе-хе… Сельдяевы не каждый день в Петроград приезжают. Верно?

– Пойдем.

Мы оделись и вышли.

– Вот это Невский проспект, – сказал я приостановившись, чтобы полюбоваться на его ошеломленное лицо.

Однако лицо его было спокойно, как морской залив в тихое летнее воскресенье.

– Невский?.. Так, так. Далеко тянется?

– Верст десять!

Я опять искоса взглянул на него.

– Десять? Так. Но это в обе стороны?

«Нет, – подумал я, – улицей его не удивишь. А что ты, голубчик, запоешь, когда увидишь Казанский собор?!»

– Это вот Казанский собор. Каково, а? Хотите внутрь зайти?

– Нет, зачем же, – пожал он плечами. – Собор как собор.

– Ну, не скажите… Колонны-то все-таки… Видали, какие?

– Да, серые. Сто штук будет?

– Что вы, – сказал я и хотел добавить: «меньше», но потом решил ошеломить его.

– Больше! Около трехсот.

– С каждой стороны или в общем?

Я резко повернулся:

– Пойдем.

Желание поразить этого человека пропало во мне. Я вяло водил его за руку и не менее вяло указывал вялым пальцем:

– Исаакиевский собор. Полтораста миллионов обошелся.

Сельдяев значительно поджимал губы и, подняв одну бровь, спрашивал:

– С землей или без земли?

– А это вот Нева. Видите?

Он перегнулся через перила и стал рассматривать реку так, будто бы хотел разглядеть какое-то насекомое, ползущее внизу.

– Это вот Нева и есть?

– Нева. Кажется, что не широка, a на самом деле обман зрения: пять верст!

Никакого изумления не отпечатлелось на его лице.

– Ну, вода-то здесь, говорят, ядовитая, – задумчиво опершись о перила, промямлил он.

– Вода? Страшно ядовитая. На один кубический сантиметр воды четыре миллиарда бактерий. Ежели нападут все вместе, человека растерзать могут.

– Так, так. А эта штучка там торчит – что это такое?

– Где?

– Вот эта. Кривая какая-то.

– Это – Троицкий мост! (Мы стояли от него в ста шагах.) Хорошая «штучка»!.. Одна постройка обошлась полтораста милл… (все равно!) миллиардов.

– Все-таки, он металлический?

– А вы какой же хотели?

– Да нет, я так. Мне все равно. Металлический так металлический.

Я призадумался.

– Когда кессоны устанавливали, – около трех тысяч народу погибло.

Это был единственный раз, когда он изменил себе, заметив:

– Ну, на такой большой мост неудивительно, – что столько народу пошло.

Я сразу погас, потух, обессилел и побрел, еле перебирая ногами и неохотно влача Сельдяева за руку.

Были впереди еще – музеи, памятники, вся красота и мощь Петрограда. Но – что это все Сельдяеву? Я решил не церемониться с ним.

* * *

Мы шли по какой-то неизвестной мне узкой улице; я указал на серый двухэтажный дом и значительно сказал:

– Самый знаменитый дом в Петрограде.

– А что?

– Здесь Пушкин написал своего «Евгения Онегина».

– Пушкин? – переспросил Сельдяев. – Александр Сергеевич?

– Да.

– Он тут что же… всегда жил или так только… Для «Онегина» поселился?

– Специально для «Онегина». Заплатил за квартиру двадцать тысяч.

Печать холодного равнодушия лежала на каменном лице Сельдяева.

– Вы что же думаете, – сурово спросил я, – что прежние 20 тысяч все равно, что теперешние? Теперь это нужно считать в 50 тысяч!

– Гм… да! А он за «Онегина»-то много получил?

Я бухнул:

– Около трехсот тысяч.

– Ну, тогда, значит, – рассудительно заметил Сельдяев, – ему можно было за квартиру такие деньги платить.

Мы молча зашагали дальше.

– А вот этот дом – видите? Тут несколько лет тому назад произошла страшная драма: один молодой человек вырезал обитателей четырех квартир.

– Это сколько ж народу?

– Да около так… пятидесяти человек.