Чудесная лодка [авторский сборник]

Весь улов свалили в литровую банку и унесли в каюту. Попались тонкие, нежные рачки и совсем прозрачные рыбки.

Я вытащил всех рыбок из банки, и на самом дне лежала маленькая, величиной с мизинец, рыбка. Вдоль всего тела тремя рядами, как пуговицы, горели живые синие огоньки.

Это была рыбка-лампочка. Глубоко под водой, в кромешной тьме плавает она живым фонариком и освещает себе и другим рыбам путь.

Прошло три дня.

Я зашёл в каюту. Маленький лампанидус давно умер, а огоньки всё горели синим, нездешним светом.

Осьминожек

есной тёплые туманы стали подтачивать льдины.

А когда совсем потеплело, с береговым ветром прилетела на палубу бабочка.

Я поймал её, принёс в каюту и стал вспоминать, как весной в лесу зяблики поют и на полянах бегают ёжики.

«Хорошо бы, — думаю, — ёжика поймать! Только где его в северном море поймаешь?»

И завёл я вместо ёжика маленького осьминожка: он с рыбой в сетях запутался.

Посадил я осьминожка в банку от варенья, а банку поставил на стол.

Так и жил у меня в банке осьминожек. Я что-нибудь делаю, а он за камушком притаится и за мной подглядывает. Камушек серый, и осьминожек серый. Солнце его осветит — жёлтым станет, это он так маскируется.

Однажды я читал книгу. Сначала тихо сидел, а потом стал быстро перелистывать страницы.

Осьминожек вдруг стал красным, потом жёлтым, потом зелёным. Он испугался, когда страницы замелькали.

А ёжик разве так умеет? Он только колется и фыркает.

Постелил я как-то под банку зелёный платок — и осьминожек стал зелёным.

А один раз я банку с осьминожком на шахматную доску поставил, и осьминожек не знал, каким быть — белым или чёрным? А потом разозлился и покраснел.

Но я его больше не злил. И, когда наступило настоящее лето, я выпустил осьминожка на подводную полянку, где помельче и вода потеплее: ведь он ещё совсем маленький!

Как воробей на Камчатке побывал

ечером мы во Владивостоке грузились. Срочный рейс был, и капитан приказал пассажиров на корабль не брать.

Даже матроса у трапа поставил, чтобы он не пускал никого.

Да всё равно не уследили. Безбилетный пассажир на корабле оказался.

Вышел я утром на палубу. Корабль в открытом море идёт, земли не видно. Погода тихая, солнышко светит. Смотрю — по палубе прыгает воробей, поклёвывает что-то между досками. Увидел меня воробей, зачирикал и на мачту перелетел, сверху на меня поглядывает. Перья у него на груди ветер раздувает, а хвоста нет. Наверное, потерял в драке.

А корабль в Петропавловск-на-Камчатке идёт.

Гнать воробья нельзя уже — не долетит он до суши, в волнах погибнет!

«Что ж, — думаю, — с ним делать? Раз уж на корабль пробрался, пускай остаётся».

Так и поплыл с нами воробей. Днём по палубе прыгал, а на ночь прятался под брезент в шлюпку, чтобы ветром не сдуло в море.

Я уже и забыл про воробья. На четвёртый день пришёл корабль в Петропавловск и под разгрузку стал у причала. Команду списали на берег. Я тоже в город пошёл купить папирос.

А когда обратно в порт возвращался, смотрю — на улице рыбаки стоят и что-то разглядывают на дереве. Подошёл ближе, а это наш бесхвостый воробей по веткам прыгает.

Спрашиваю я у рыбаков, чему они удивляются. А они мне и говорят:

— Ворон у нас на Камчатке много, а воробьёв совсем нет, вот и удивляемся, как он сюда попал.

— Этот воробей, — говорю, — на нашем корабле из Владивостока приплыл; наверное, хочет здесь поселиться.

Засмеялись рыбаки:

— Ну что ж, пускай живёт! Места всем хватит.

Пришёл я на корабль и рассказал, что воробей остался в Петропавловске.

Некоторые в город побежали смотреть камчатского воробья, только не нашли его. Наверное, в сопки улетел, знакомиться с воронами.

Выгрузили мы груз и обратный курс на Владивосток взяли.

А когда к Владивостоку подходили, подул сильный ветер и сорвал со шлюпки брезент. Стал я брезент закреплять, смотрю, а в шлюпке на дне бесхвостый воробей сидит! Меня увидел — «чрр!» закричал и выпорхнул из шлюпки. Видит, земля близко, и без оглядки полетел во Владивосток.

Не понравилась ему Камчатка. А может быть, вороны его оттуда прогнали?

Белёк

уда ни глянешь, вокруг льды. Белые, зеленоватые, блестящие на солнце. Я стал вглядываться в узкую полоску воды, которую разрезал во льдах наш корабль.

И вдруг я увидел два чёрных глаза. Они смотрели на меня прямо с льдины, медленно проплывавшей мимо.

— Стой! Стой! Кто-то за бортом, — закричал я.

Корабль замедлил ход и остановился. Пришлось спустить шлюпку и вернуться к льдине.

Льдина была покрыта искрящимся снегом. И на снегу, как на одеяле, лежал белёк — детёныш тюленя.

Тюлени оставляют своих малышей на льду, и только утром приплывает к бельку мать, покормит молоком и опять уплывёт, а он весь день лежит на льдине, весь белый, мягкий, как плюшевый. И, если бы не большие чёрные глаза, я бы его не заметил. Положили белька на палубу и поплыли дальше.

Я принёс ему бутылочку молока, но белёк пить не стал, а пополз к борту. Я оттащил его обратно, и вдруг из его глаз покатилась сначала одна слеза, потом вторая, и так и посыпались градом. Белёк молча плакал.