Чудесники

Читая это письмо, стал я вспоминать, как писалась повесть «Чудесники». Ведь я действительно ездил на охоту в Мещерский край. Подолгу живал там. И, конечно, не выдумал, а написал с натуры изображенные в повести события и героев. Только разные истории и разных людей, изменив их имена, свел вместе. В этом-то и заключалась выдумка.

Вот поэтому и отыскивали ребята следы чудесников в разных местах, в разных колхозах и деревнях Мещерского края. Больше всего они поразили меня, отыскав егеря Афанасия. Даже сфотографировали. Вот он передо мной — седой, старый, но еще очень крепкий охотник, бывший егерь, служивший у помещиков. Теперь он занят охраной природы. Помогают ему охранять родную природу и разводить зверей, рыб и птиц местные пионеры, создавшие множество сторожевых патрулей.

Старый охотник рассказал красным следопытам, что когда-то был ужасным истребителем всякой дичи. Верил в колдовство, в привидения и в нечистую силу.

Много с ними было странных шуток и происшествий. И много всякой чепухи случалось до тех пор, пока пионеры не обучили его грамоте. Прочел он умные книги, перестал верить в колдовство, и нечистая сила от него отстала. Все шутки прекратились.

Теперь живет спокойно, в ночь-полночь куда угодно идти не боится. И единственной нечистой силой, оставшейся еще в Мещерском краю, считает только подлых браконьеров.

Все совпадает в облике Афанасия с его двойником в повести. Есть только одна «неувязка»: живет он далековато от места действия чудесников, в приокском заповеднике на реке Пра, и фамилия его не Жнивин — Жаткин.

Но живет и действует!

А говорят, чудес не бывает! Вот какое происшествие произошло с повестью про чудесников тридцать лет спустя.

Когда я был вожатым

Как мы спорили

— Нет, ты не прав!

— А я с тобой не согласен!

— Весь смысл пионерского движения в организованности сверху!

— А я за широкую самодеятельность ребят.

— Но это же анархия, зачем тогда вожатые? Мы же призваны руководить.

— Но не водить за руки. Мы не поводыри, а вожаки!

— Не понимаю разницы…

— Поводырь водит робких слепых, которые без него ни шагу, а вожак — ватагу удальцов.

— Ха-ха-ха! Договорился: вместо юных пионеров — юные запорожцы. Пойми, ведь это же дети.

— Нет, наши ребята не дети, а мы для них не няньки, а товарищи!

Сколько же мы тогда спорили, вожатые первых пионерских отрядов! Особенно я с Вольновой. На курсах нас так и прозвали «друзья-враги». Мы всегда занимали крайне противоположные позиции.

Если я говорил:

— Надо всячески поощрять выдумки ребят.

Она тут же вскрикивала:

— Какие выдумки? Мало ли что они напридумывают! Мы должны им прививать только то, что нужно для людей будущего, ведь им при коммунизме жить!

— Что значит жить при… чем-то, при ком-то? Это приживальчество. Наши отцы не жили при капитализме, а боролись против капитализма. А ребята будут строить коммунизм, а не жить при нем, как иждивенцы!

— Ну, знаешь, основное уже будет построено. Их надо подготовить к тому, чтобы пользоваться плодами коммунизма. Быть здоровыми, сознательными, дисциплинированными… Гармоничными во всем.

— А конкретно: пуговицу они должны будут уметь пришить? Обед приготовить? Обувь починить?

— Вот смешно! Вот отсталые понятия! Да в будущем, может, и одежда-то будет без пуговиц. Обед заменит какая-нибудь одна пилюля. И вообще за людей все будут делать машины!

— А людям и делать будет нечего! Вот здорово! Нам нужно готовить в основном бездельников!

— Не бездельников, но людей, у которых, конечно, будет больше свободного времени, чем у нас… Надо им прививать любовь к спорту, к музыке, к театру.

— А к труду? Ведь основа всего — труд.

— Но не к такому, как теперь, ведь они будут уже не рабочими. Само слово это отомрет. Они будут командирами техники, властелинами машин…

— Не люди, а боги!

— Не доводи до абсурда. Не боги, конечно, но и не люди по нашему подобию…

— А по какому же?

— Вот в этом-то и сложность. Мы — люди, у которых еще много от старых навыков, от прошлого, — должны воспитать людей будущего, привить им иные, высшие навыки.

— Я бы с удовольствием привил им и мои старые навыки — умение косить, пахать…

— Ну вот, — смеялась Вольнова, — я же говорю, любовь к анархии — это у тебя от крестьянской стихии, в которой ты провел неорганизованное детство: скакал на неоседланных лошадях, когда человечество давно освоило седло и стремена, глотал дым костров, когда есть электричество, пил ключевую воду, не имея понятия, что есть водопровод. Какие же навыки принесешь ты людям будущего?

— Комсомольскую боевитость.

— Лучше бы организованность!

— Только не на скаутский манер!

Тут Вольнова всерьез обижалась. Она ставила себе в заслугу, что когда-то, участвуя в скаутском движении, помогла взорвать изнутри и разоблачить эту организацию воинствующих буржуйских сынков. И считала, что нам нужно перенять немало полезного, что было у скаутов: их военизированные игры, методы физической закалки, строгую дисциплину, основанную на подчинении младших старшим. Я же считал, что нам у буржуйских сынков учиться не следует, у нас свои, комсомольские традиции есть.