Чудесное мгновение

И в связи с этим хочется начать разговор о романе с упрека его автору и писателю Сергею Бондарину, превосходно справившемуся с переводом романа на русский язык. Столь заманчивое для читателя заглавие «Чудесное мгновение» не передает идеи произведения.

Есть такое кабардинское слово «гъуэбжэгъуэщ» — гобжагош. Оно обозначает комету, зарницу, чудесный свет, озаряющий на мгновение небосклон. Если тебе посчастливится загадать в это мгновение какое-либо желание, оно исполнится, — поверье, бытующее и у других народов.

Один из героев романа, дед Баляцо, уподобил этому чудесному явлению революцию, которая вывела народ из тьмы и осуществила его чаяния. Но вряд ли можно сказать о революции — «мгновение». Ведь сам герой говорит о начале новой жизни, «где всегда светит ясный свет гобжагоша». По-кабардински это звучит величественно и емко и никак не покрывается «чудесным мгновением».

Кешоков изображает не только революционный перелом и повседневную классовую борьбу в Кабарде, но и борьбу идей, борьбу вокруг того, как понять и сохранить чудесный свет, озаривший жизнь народа.

«Народ предстал перед своей судьбой», — говорится в романе, и это роман о выборе пути, произведение, в котором зримо в столкновениях и судьбах людей показано, что означало на деле самоопределение наций в процессе социалистической революции и в борьбе за ее идеалы.

«Чудесное мгновение» — историко-революционное произведение, где наряду с вымышленными событиями описаны и реальные исторические факты. Действие романа начинается в канун первой мировом войны и заканчивается в начале двадцатых годов. В основе повествования — хроника одного селения. И поначалу кажется, что главная задача, которую поставил себе автор, это только описание быта, характеров и судеб его жителей в дореволюционное время и, главным образом, в годы революционного перелома.

Несмотря на то что роман пронизан несколькими динамичными сюжетными линиями (борьба и скитания Астемира, история любви и женитьбы Эльдара и Сарымы, судьба князя-конокрада Жираслана и начинающая доминировать во второй части история дружбы и идейной вражды между Иналом Маремкановым и Казгиреем Матхановым), читатель воспринимает главы этой хроники как ряд спирально переходящих одна в другую увлекательных новелл.

Живостью своей роман обязан не только тому, что Кешоков превосходно знает историю и людей старой и новой кабардинской деревни. Пишу здесь не специфическое «аул» и не нейтральное «селение», а именно «деревня», следуя удачному, на мой взгляд, приему переводчика, который в некоторых случаях называет обитателей кабардинского аула «мужиками». Это не русификация образа, а приближение к его трудовому и социальному корню. Уж очень въелся в наше представление романтический образ лихого горца, добывающего пропитание разбойным набегом или сытого одним красноречием и вовсе не знающего, что такое трудовой пот, пролитый на просяном или кукурузном поле!

Так вот, не только авторскому знанию людей кабардинской деревни обязан роман своей живостью, но и повествовательному ключу, который автор избрал для рассказа об этих людях. Перед нами как бы летописец деревни, который любит земляков, но не прочь и посплетничать об их слабостях. Он превосходно знает и их далекую родословную и всю их подноготную, их достоинства и недостатки, их дела и их мечты. Пересыпая свою речь народными словечками, пословицами и поговорками, он ведет сказ о земляках то с любовной иронией, то с юмором, то — там, где речь идет о подлых людях, — в духе разоблачительной сатиры.

Как уже говорилось, «Чудесное мгновение» — первое прозаическое произведение поэта Кешокова (если не считать рассказов, написанных им по-русски и печатавшихся в армейской газете во время Отечественной войны). И каждый, кто сопоставит этот роман с его стихотворениями и поэмами, увидит черты, роднящие их. Речь идет и о героях, и о манере их изображения. Здесь и лирико-философское раздумье, которое звучит в самом авторском повествовании или по-народному красочной, мудрой речи Астемира, деда Баляцо и других героев. Здесь и любовно иронический тон в изображении дорогих его сердцу людей. Здесь и тяготение к острым приключенческим сюжетам, которое характерно для некоторых из его поэм.

Но в прозе Кешокова еще сильнее, чем в его стихах, сказался тот процесс чудесного обогащения молодых литератур опытом мировой литературы, о котором говорилось выше. Думаю, что в отнюдь не подражательном и совершенно органическом стиле романа читатель может ощутить не только сплав народного сказа и сложного литературного повествования, но и традиции этого повествования, восходящие и к Лермонтову, и к Просперу Мериме, и к Щедрину, и к Шолохову, и к другим, столь же разнообразным истокам.

Все это пропущено через непосредственные жизненные наблюдения, все это получило национально-своеобразное и талантливое преломление, и все это подчинено сугубо современной идейно-художественной сущности романа.

IV