Чудесное мгновение

С улыбкой и гордостью рассказывает поэт о старом колхознике-садоводе, который, увидев плакат, где под изображением седоусого человека была подпись «Мичурин», принял портрет последнего за свой собственный (тем более, что «по-кабардински все равно: «мичуринец» или «Мичурин»), считая совершенно естественным, что и он, честный рядовой труженик, достоин изображения на плакате («Плакат»).

Улыбка рассказчика характерна не только для этого стихотворения. Торжественно-романтический тон поэтических деклараций Кешокова, приподнятость некоторых произведений о строителях нового мира — это, наряду с лирико-философским раздумьем, лишь одна из тональностей его стихов. Трудно представить себе Кешокова и созданные им портреты современников без того любовно иронического тона, которым друг рассказывает о друге или отец о своих детях, тона, придающего особую теплоту изображению. Трудно представить этого поэта без его мягкого лукавого юмора. Столкновение старого и нового в быту и психологии людей дает ему для этого немало материала. Примечательно, что в отличие от многих писателей, показывающих, как старики борются против новшеств или принимают их после такой борьбы, кешоковские седоусые герои, не теряя своего традиционного горского достоинства, всегда молоды в своем приятии нового, спокойно примеряют его к себе, к привычному укладу и отдают предпочтение всему, что на пользу людям. А о молодежи и говорить нечего. Табунщик, получающий на высокогорном пастбище по радио весть о рождении сына; парень, который, не осмеливаясь сказать девушке о своей любви, по ночам тайком от нее пропалывает ее участок, даря ей тем самым лишние трудодни; колхозный радиотехник, который усердно развешивает репродукторы везде, куда посылают работать его любимую, чтобы легче было условиться о встрече, и которого в день свадьбы председатель шутливо благодарит за то, что из-за его любви ширилась радиофикация колхоза…

Поэзия Алима Кешокова сыграла большую роль в развитии кабардинского стихосложения, любовной и пейзажной лирики, драматической поэмы. С каждым годом крепнет его мастерство. С каждым годом ширится круг тем и жизненных явлений, охватываемых его произведениями. И сила поэта, пожалуй, не столько в предмете изображения, сколько в размышлениях по поводу увиденного. Кому довелось прочитать написанное еще во время войны стихотворение «Пушкин в ноябре 1941 года», навсегда запомнит не только образ погруженного в тяжелое раздумье и словно поседевшего («коснулся иней завитков из бронзы») Пушкина, мимо которого «спешат полки к заставе напрямик», но и вызванные этим стихотворением ощущение тревоги за судьбу русского народа и веру в его бессмертие. А уже после того, как вышел роман Кешокова «Чудесное мгновение», появились его стихотворения, которые свидетельствуют о непрестанно расширяющемся поэтическом горизонте их автора. Таково стихотворение «Мнимому Моцарту», полное горечи и гнева, произведение, где глубокая и многосторонняя тема пушкинского «Моцарта и Сальери» органически переплелась с традиционным «кавказским» мотивом дружбы и вероломства. Таково еще одно стихотворение из излюбленного поэтом цикла стихов о всадниках — «Всадник в красном башлыке», где народный образ взошедшего на востоке и движущегося над землею солнца приобретает очень емкий символический подтекст: «на границе тьмы и света — всадник в красном башлыке».

Можно сказать, что, о чем бы ни писал Кешоков, все его произведения, и утверждающие и обличающие, пронизаны любовью к человеку и зовут к борьбе за нового человека, строящего величественное здание коммунизма.

Войди же в него с открытым лицом,
С собой не бери остатков старья,
Единой пылинки в дом не вноси,
Малейшим пятном его не темни,
Ни на мгновенье не загаси
Огня, в нас горящего искони.
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
На свете нет выше наших идей.
Так будем же лучшими из людей!

(Перевод В. Звягинцевой)

III

Любовь к человеку — строителю будущего — и борьба за него побудила Алима Кешокова обратиться и к прошлому, к тем битвам, в которых решались исторические судьбы родного народа. Для этого он прибегнул к новому для него жанру, к художественной прозе, да еще к ее наиболее сложной разновидности — многоплановому роману. Однако в появлении этого романа нет ничего неожиданного ни для самого Кешокова, ни для кабардинской литературы.