Чудесное мгновение

Однако важное замечание Дисы насчет сына, обещанного аллахом в чью-то люльку, прошло мимо ушей, потому что все снова бросились к реке. Среди валежника и щепы, пеня под собой волну, опять покачивалась ветвистая чинара; на этот раз слышнее всех был призыв весельчака и балагура деда Баляцо, который охотился за добычей вместе со своими двумя статными сыновьями. Разувшись и подобрав повыше полы бешметов и кинжалы, здоровенные парни стали рядом с отцом лицом против течения.

— За сучья хватай! — распоряжался огнеусый дед Баляцо. — Заворачивай! Не мешкай! Так, так. Не над покойником стоите, живее! Заворачивай по течению, сынок! Когда кабардинец говорит «ай-ай», значит, дело дрянь, когда кабардинец говорит «ага», значит, дело пошло на лад… Я говорю «ага»!..

Так, воодушевляя сыновей, балагурил Баляцо, не смущаясь даже тем, что на берегу показался дородный всадник в рыжей шапке и бурке. Это был грубый и бранчливый старшина Гумар — гроза села.

По-хозяйски озираясь, Гумар покрикивал:

— Ставьте метки на своих кучах! Пусть каждый присматривает за своей добычей!

Чем может закончиться эта всеобщая охота за дарами природы, Гумар хорошо знал.

— Перегрызетесь, как собаки. Ты, Чача, из чьей кучи тянешь?

Знахарка Чача подпоясалась полотенцем и заткнула за него длинные полы черного платья, оголив до колен тощие ноги. Она бродила по берегу и, как всегда, бормотала то тексты из корана, когда кто-нибудь был поблизости от нее, то, оставшись наедине, — проклятия воображаемым врагам. Подойти близко к потоку она не решалась, и ей доставалось лишь то, что прибивало к берегу. Этого Чаче, разумеется, казалось мало, и она, как бы невзначай, подбиралась к чужим кучам. На окрик Гумара она ответила невнятным бормотанием, но внимание старшины отвлекла внушительная поленница дубового лома, сложенная кузнецом Ботом, известным не только своим искусством, но еще и лысиной над высоким медно загорелым лбом.

— Все твое, Бот?

— Все мое, старшина, — храбро отвечал кузнец.

— Все сам собрал?

— Зачем сам? Разве один столько соберешь?

— Зачем же берешь чужое? Побьют, и лысины не пощадят.

— Не побьют, старшина. Кузнецу положено отбирать дуб. Это на уголь. Каждый знает, что придет к горну кузнеца, — не без намека заметил Бот.

— Ну-ну, смотри! Побьют — будешь мне жаловаться, а я только добавлю.

В этот момент на берегу показался другой всадник. На его голове не было дорогой барашковой шапки, а на ногах — только чувяки, но из-под широкополой войлочной шляпы выглядывало смелое лицо; взгляд был внимательный, с легким прищуром, маленькие усики чернели над красивым ртом. Всадник легко держался в седле. Это был Астемир Баташев, объездчик, возвращающийся с полей. Он торопился, радостная тревога наполняла все его существо: кого подарит ему Думасара — девочку или мальчика?

Как обоюдоострый кинжал имеет два лезвия — иначе это не кинжал, — так и в семье брат должен иметь брата. Два брата должны быть едины, как сталь обоюдоострого кинжала. Астемир хорошо знал это старинное кабардинское поверье.

Но, прежде чем принять на руки второго сына и со всей сердечностью пожать руку жены, суждено было отцу встретить зло.

Все это нужно нам знать, так же как и запомнить некоторые имена из толпы, привлеченной на берег щедрого потока, потому что с этими людьми мы пойдем дальше.

ПРЕДАНИЕ О ВОЗДЕРЖАННЫХ И НЕВОЗДЕРЖАННЫХ

Должно быть, не напрасно объездчик отворачивался от таких людей, как Гумар и Муса, а те ему платили тем же. Их отношения были сложными, и, чтобы разобраться в первопричинах, нужно заглянуть в прошлое…

Не только искусной выделкой жерновов славились жители аула Шхальмивоко. Не только на прозвище «жерновщик» отзывались они с охотой. Если человека из Долины Жерновов хотели обидеть или бранчливо оспаривали у него цену, назначенную за жернов, ему говорили: «Известно! Чего можно ожидать от человека жадного, невоздержанного, набрасывающегося на угощение…» И только фамилия Баташевых избегла зазорной клички.

А история такова.

Некогда кабардинцы из Шхальмивоко ожидали к себе гостей из-за перевалов, из Абхазии. Это был славный обычай дружбы: один год кабардинцы ходили в гости к абхазцам, другой год — абхазцы к кабардинцам, и каждый аул считал за честь принять гостей у себя.