Чудики с кистью (сборник)

Негр весом под центнер изрыгал проклятия, брызжа в лицо Кириллу своей ядовитой слюной и что-то при этом разъясняя пассажирам подземки. Те внимательно слушали, понимающе кивали и, как всегда, не вмешивались. Влажные губы потомка людоедов ходили ходуном и, казалось, жили своей отдельной омерзительной для Кирилла жизнью. Скульптор попытался было отстраниться от распоясавшегося горлопана, но это лишь плеснуло в топку бензина: тот уже буквально лез на Даландина: его губы уже извивались, как морские гады, возле самого лица скульптора… Сдерживаясь из последних сил, Кирилл смотрел в сторону. Вдруг чернокожий сильно ткнул кулаком Кирилла в плечо и гадко рассмеялся… Тут в голове у Даландина наконец оглушительно лопнула лампочка, и в глазах погас свет. Скульптора замкнуло. Бывший хулиган схватил опешившего обидчика за грудки, несколько раз тряхнул его как грушу и потащил в угол вагона. Чернокожий скис: в этого кудлатого молодого человека, обвешанного стильными шарфами, похоже, вселился бес злобы. Французы в большинстве своем продолжали хранить молчание, но нашлись и те, что вступались за… чернокожего. Какой-то помятый очкарик в берете что-то требовал от Кирилла, но скульптор лишь отмахивался от него, как от назойливой мухи. Из противоположного конца вагона до Кирилла уже долетало робкое: «мафия», «Россия». Кирилл все тряс негра, держа его за грудки и по-русски разъясняя тому что к чему, а очкарик в берете все более распалялся: вероятно, он голосил что-то в защиту потомков несчастных людоедов. В глазах чернокожего заблестели огоньки надежды, и он начал жалобно подтявкивать очкарику. Не ослабляя своей мертвой хватки, Даландин попытался объясниться с очкариком, но тот с маниакальным упорством продолжал отстаивать базовые европейские ценности, обращаясь уже ко всему вагону…

Грозно склонившись над чернокожим, Кирилл изрек:

– Ну что, черножопый, доволен?

Порядком обмякший негр с опаской уставился на Кирилла, и выражение его лица вдруг стало меняться: на место отчаяния, которое еще минуту назад сменило допотопную ярость, приходило чувство смирения, уважения и даже благодарности. Его черная физиономия уже светилась тихим светом раскаяния, так понятного душе бывшего питерского хулигана и закоренелого прогульщика Даландина.

– Pardon msier, pardon! – пискнув, черная гора родила мышь.

Кирилл широко улыбнулся, ослабил хватку и великодушно похлопал чернокожего по плечу:

– Ладно, живи, бумбарашка.

Продолжая извиняться, чернокожий отдалился от скульптора на безопасное расстояние. Французы с пресными, ничего не выражающими физиономиями переводили взгляды со скульптора на чернокожего и обратно. Лишь помятый очкарик не сдавался: вещал что-то травоядной паре старперов, показывая на Кирилла.

– Они говорят, что вы русский расист, и хотят вызвать полицию, – неожиданно услышал Даландин родную речь и повернул голову. Рядом стояла усталая женщина лет пятидесяти. – Весь вагон подтвердит, что вы этого парня жестоко избили.

– И вы подтвердите? – все еще улыбаясь, спросил Даландин. – Ведь правда на моей стороне!

– Забудьте, это тут не работает! – усмехнулась женщина.

– А что работает? – искренне удивился Даландин.

– Закон!

– Значит, закон выше правды?

– Здесь выше. И выходите скорей из вагона, если не хотите в тюрьму…

Вечером за рюмкой коньяка Дина учила уму разуму русского медведя:

– Дикарь ты, Даландин. Да тебя здесь только за слово «негр» могли за решетку упечь!

– За что, это нечестно! – негодовал скульптор.

– Дурак ты, кому ты нужен здесь со своей честностью? – недоумевала Дина.

Последний вечер перед возвращением скульптора в Питер плавно перешел в ночь. Даландин щедро угощал расстроенных предстоящим расставанием хозяев винами и закусками из китайского кафе. Его парижский вояж себя вполне оправдал, но лишь… материально. Дома его с нетерпением ждали друзья-приятели с их веселыми попойками, новые творческие свершения, семья… И вообще дух родины неудержимо тянул его обратно.

Отвлекшись на телефонный звонок, Николя вышел из гостиной.

– Ну, решил? Будешь сюда перебираться? – трепеща ноздрями, нервно спросила скульптора Дина.

– Нет. Не выйдет из меня француза, – усмехнулся Даландин.

– Это почему?

– Я из другого теста. Знаешь, у нас мужики всегда крепко жмут руку, а ваши суют свои влажные ладошки, словно чего-то боятся.

– Конечно, боятся. От таких, как ты, всего можно ожидать! Ишь, что в подземке учинил!

– Вот именно, дорогая! – Кирилл осклабился, но уже через мгновение стал непривычно серьезным.

– И вот еще что: я не хочу жить там, где закон выше правды. Не смогу… Здесь все внешне очень хорошо, пристойно, но сами люди какие-то не горячие и не холодные, а пластмассовые что ли…, кроме, пожалуй, моих китайцев да и этих самых несчастных негров.

– Выходит мы тут все мертвые? – с обидой спросила хозяйка.

– Да нет. Только выпить да поговорить не с кем. Даже большинство наших тут вылиняли. А тебя твоему Николя стоило бы хорошенько отодрать ремнем по совокупности подвигов! – усмехнулся гость миролюбиво.

Порозовевшая актриса грустно вздохнула: