Чудо

Чтобы отвлечься, Либ просмотрела заголовки, набранные жирным шрифтом, – события мирового масштаба. Всеобщие выборы, объединение Молдавии с Валахией, осада Веракруса, непрекращающееся извержение вулкана на Гавайях.

Никакого толку. Либ эти проблемы не волновали. Персональный уход за больным всегда суживал кругозор, а особенность данного случая усиливала эффект, сжимая ее мир до одной комнатушки.

Свернув газету в плотную трубку, Либ оставила ее на чайном подносе у двери. Потом вновь проверила каждую поверхность, но не потому, что рассчитывала найти тайник, из которого Анна таскает еду во время дежурства монахини, а чтобы чем-то себя занять.

Девочка сидела в ночной сорочке и вязала шерстяной чулок. Может у Анны все-таки быть какая-то невысказанная обида? – размышляла Либ.

– Пора ложиться спать.

Она взбила подушки, придавая им нужную форму, а потом сделала записи.

Водянка без улучшений.

Десны в том же состоянии.

Пульс: 98 ударов в минуту.

Дыхание: 17 вдохов в минуту.

Когда на дежурство пришла монахиня, Анна уже спала.

Либ считала, что нужно поговорить, хотя женщина противилась любой попытке.

– Прошло пять дней и пять ночей, сестра, а я ничего не заметила. Пожалуйста, ради нашей пациентки, скажите, а вы заметили?

Замявшись, монахиня покачала головой, а потом тихо произнесла:

– Может, потому, что замечать было нечего.

Что она имеет в виду? Тайного кормления не было, потому что Анна действительно живое чудо, благоденствующее на диете из молитв? Либ задыхалась от того неизъяснимого, что витало в этой хижине – да и во всей стране.

– Хочу кое-что сказать, – тщательно подбирая слова, заговорила она. – Это, скорей, не об Анне, а о нас.

Сказанное заинтересовало монахиню.

– О нас?

– Мы здесь для того, чтобы наблюдать, верно? – (Сестра Майкл кивнула.) – Но когда что-то изучаешь, невольно влияешь на это. Когда в целях изучения помещаешь рыбу в резервуар, а растение в горшок, то условия меняются. Между тем, как Анна жила последние четыре месяца, и как живет сейчас – большая разница, вы согласны?

Монахиня лишь наклонила голову набок.

– Это все из-за нас, – проговорила Либ. – Надзор изменил ситуацию, которую мы наблюдаем.

Брови сестры Майкл поднялись, исчезнув за полоской белого полотна.

– Если в прошедшие месяцы в этом доме имело место жульничество, – продолжала Либ, – то наш надзор должен был, начиная с понедельника, положить ему конец. Так что вполне вероятно, что именно мы с вами сейчас не даем Анне питаться.

– Но мы ничего не делаем!

– Кроме того, что каждую минуту следим за ней. Разве мы не пришпилили ее, как бабочку?

Неверный образ – чересчур болезненный.

Монахиня энергично затрясла головой.

– Надеюсь, я ошибаюсь, – сказала Либ. – Но если я права, то ребенок не ест уже пять дней…

Сестра Майкл не сказала: «Этого не может быть» или «Анна не нуждается в пище». Она только произнесла:

– Вы заметили какие-нибудь серьезные изменения в ее состоянии?

– Нет, – призналась Либ. – Ничего такого, на что можно было бы прямо указать.

– Ну, тогда…

– Ну, тогда что, сестра? «Бог в небесах, и в мире все хорошо»? Что мы делаем?

– То, для чего нас наняли, миссис Райт. Не больше и не меньше. – С этими словами монахиня села и загородилась своей священной книгой как баррикадой.

Эта крестьянка, оказавшаяся в доме призрения, без сомнения, добрая душа, с раздражением думала Либ. И вероятно, по-своему умная, если только позволяет себе выходить за рамки, предписанные начальством. «Мы поклялись приносить пользу», – похвалилась как-то сестра Майкл, но какую реальную пользу приносит она здесь? Либ припомнила слова, сказанные мисс Н. одной медсестре, которую она отослала обратно в Лондон после всего лишь двух недель в Шкодере: «На фронте бесполезный человек – помеха».

На кухне началась молитва. О’Доннеллы, Джон Флинн и прислуга уже стояли на коленях, произнося нараспев: «Хлеб наш насущный дай нам днесь», когда Либ проходила мимо них.

Разве эти люди не слышат того, что говорят? А как насчет насущного хлеба для Анны О’Доннелл?

Либ распахнула дверь и вышла в сумрак ночи.

Сон вел ее вперед и вперед, к основанию той скалы, изображенной на священной карточке, наверху которой маячил крест, а под ним пульсировало гигантское красное сердце. Либ надо было подняться по лестнице, прорубленной в скале. Она напрягалась до дрожи в ногах, но, без устали поднимаясь по ступеням, никак не приближалась к вершине.

Проснувшись в темноте, Либ поняла, что сейчас утро субботы.

Подойдя к хижине, она увидела развешанное на кустах белье, еще больше намокшее после вчерашнего дождя.

Сестра Майкл сидела у кровати, следя за подниманием и опусканием хрупкой груди под сбившимся одеялом. Либ в немом вопросе подняла брови.

Монахиня покачала головой.

– Сколько воды она выпила?

– Три ложки, – прошептала сестра Майкл.

Это было не так уж важно – всего-навсего вода.

Монахиня собрала свои вещи и, не сказав больше ни слова, ушла.