Чудо

– Как с гуся вода, – призналась Либ, поворачивая кресло от деревни и толкая его вперед, чтобы девочка не проснулась. – Этот пост для Анны – камень в библейском смысле. Ее ежедневный долг, призвание свыше.

Он мрачно кивнул:

– Если ее состояние будет ухудшаться так же быстро…

Что будет дальше?

– Вы намерены рассматривать возможность… принудительного кормления? – Глаза Берна потемнели, став темно-синими.

Сделав над собой усилие, Либ представила себе эту процедуру – как она держит Анну, заталкивая трубку ей в глотку. Подняв глаза, она встретилась с его горящим взглядом.

– Боюсь, я не смогу. Дело не в моей брезгливости, – заверила она его.

– Знаю, чего это вам будет стоить.

Но суть состояла не только в этом. Объяснить она не могла.

Они шли молча минуту, другую. Либ пришло в голову, что их могли бы принять за семью на прогулке.

– Что ж, – снова заговорил более резким тоном Берн, – выясняется, что падре непричастен к надувательству.

– Мистер Таддеус? Откуда такая уверенность?

– Школьный учитель О’Флаэрти говорит, что, возможно, комитет организовали по настоянию Макбрэрти, однако именно священник предложил провести официальный надзор за девочкой с участием опытных сиделок.

Либ задумалась. Берн прав: зачем виновному человеку желать надзора за Анной? Пожалуй, из-за своего предвзятого отношения к священникам она слишком быстро согласилась с подозрениями Берна в отношении Таддеуса.

– Кроме того, я больше разузнал о той миссии, которую упоминала Анна, – сказал Берн. – Весной сюда заявились редемптористы из Бельгии.

– Редемптористы?

– Миссионерские священники. Папа рассылает их, как ищеек, по всему христианскому миру, чтобы собирать правоверных и вынюхивать неортодоксальных. Они вбивают правила в головы деревенского люда, заполняют их души страхом перед Богом, – пояснил он. – Итак, в течение трех недель, три раза в день эти редемптористы мучили местных жителей. – Он указал пальцем на пестрые поля. – Если верить Мэгги Райан, один проповедник так разошелся, что призывал на головы прихожан адский огонь и серу, дети визжали от страха. Потом на исповедь выстроились такие очереди, что малого смяла толпа и поломала ему ребра. Миссия завершилась грандиозной кваранторе.

– Чем? – в недоумении опять спросила Либ.

– Сорокачасовая служба, это время, в течение которого Господь пробыл в гробнице. – Берн заговорил с сильным акцентом: – Так вы ничего не знаете, язычница? – (Эти слова вызвали у нее улыбку.) – В течение сорока часов во всех часовнях в округе проводилось Святое причастие и по дорожкам бродила толпа правоверных, желающих преклонить колена. Вся эта суета завершилась конфирмацией мальчиков и девочек.

– Включая Анну, – догадалась Либ.

– За день до ее дня рождения, когда ей исполнилось одиннадцать.

Конфирмация – момент принятия решения. Анна говорила, что в тот момент она перестала быть ребенком. Ей на язык положили святую гостию – ее Бога в виде облатки из хлеба. Но откуда у нее взялась жуткая решимость сделать это своим последним приемом пищи? Может быть, она неправильно поняла что-то из того, о чем вещали приезжие священники, доводя толпу до исступления?

Почувствовав приступ дурноты, Либ на миг остановилась и облокотилась на кожаные рукоятки кресла.

– Вы узнали, о чем была эта проповедь, вызвавшая подобное буйство?

– О прелюбодеянии, о чем еще?

Услышав это слово, Либ отвернулась.

– Это орел?

Их испугал тоненький голосок.

– Где? – спросил Берн у Анны.

– Там, вверху, над зеленой дорогой.

– Думаю, нет, – ответил он ребенку, – просто король всех ворон.

– На днях я гуляла по так называемой зеленой дороге, – сказала Либ, чтобы поддержать разговор. – Только напрасно потеряла время.

– К слову сказать, английское изобретение, – заметил Берн.

Она искоса взглянула на него. Очередная шутка?

– Это было зимой тысяча восемьсот сорок седьмого, когда впервые за всю историю Ирландии в ней выпало снега по грудь. Поскольку благотворительность считалась коррумпированной, – с иронией произнес он, – то голодающим предложили заняться общественными работами. В этих краях это подразумевало сооружение дороги из ниоткуда в никуда.

Нахмурившись, Либ кивнула в сторону девочки:

– Не сомневаюсь, она слышала все эти истории.

Тем не менее Берн наклонился, чтобы посмотреть на Анну.

Она опять спала, уронив голову набок. Либ подоткнула свесившееся одеяло.

– Значит, мужчины выковыривали из земли камни, разбивали их на куски и клали в корзины, – тихим голосом продолжал он, – а женщины носили корзины и мостили дорогу камнями. Дети…

– Мистер Берн! – запротестовала Либ.

– Вы хотели узнать про дорогу, – напомнил он.

Его раздражает сам факт того, что она англичанка? – недоумевала Либ. Узнай он о чувствах, которые она к нему питает, ответил бы он с презрением? Или даже с жалостью? Жалость хуже.

– Скоро закончу. Того, кого валил с ног холод, голод или лихорадка и кто не мог подняться, зарывали в мешке у обочины, на пару дюймов под землю.

Либ вспомнила, как шагала в ботинках по мягкой, заросшей цветами обочине зеленой дороги. Болото никогда не забывает, оно «поразительным образом сохраняет предметы».