Чудо

А может, Рипсик погубила обостренная чувствительность, нежное сердце, скрывающееся за внешним спокойствием? Людей, которых она любила, было немного, но зато ее любовь была верной и крепкой. Рипсик очень переживала за своих родителей и трагически воспринимала медленный уход отца. Когда он постарел, его разум ослаб; помню, как она в Ереване огорчалась, находя отца в середине дня дремлющим в кресле, она старалась ему помочь, ставила в каждый приезд иглы, беседовала с ним на разные темы, чаще всего об опере, отец тогда оживал и мог долго рассуждать, почему этот певец ему нравится, а тот не нравится, из композиторов он, кроме Верди, очень любил Россини, и Рипсик унаследовала его любовь, – в последние годы, когда в Интернете стали выкладывать раритетные оперные записи, она собрала все оперы Россини и жалела, что отец уже не может их слушать. Умер он зимой, ему было за девяносто, так что тут, пожалуй, уместны слова «закон природы», когда-то ведь нам всем придется уйти, и случилось это просто и спокойно – настолько, насколько вообще смерть может быть спокойной, – он просто однажды утром не встал из постели и продолжал спать еще двое суток, и в какой-то момент перестал дышать. Мы прилетели в Ереван в ночь перед похоронами, Рипсик вместе с мамой и Гаяне устроились в широкой супружеской кровати родителей, а я остался на диване в гостиной, рядом с отцом, который, по армянскому обычаю, лежал в открытом гробу на большом обеденном столе Я не боялся мертвых, и мне в каком-то смысле даже нравилось быть с ним в ту последнюю ночь, я тоже любил его, он берег меня, как родного сына, что было для меня совершенно новым, неизведанным ощущением, потому что своего отца я почти не помнил. Но – хотя его смерть и была образцово-естественной, Рипсик заболела впервые именно после этого, спустя несколько месяцев, весной, мы не знали тогда, что это рак, небольшое пятнышко над грудью, подумаешь, наверное, киста, полагала Рипсик, идти к врачу она не хотела, и не только потому, что мы не имели страховки, она вообще избегала бывших коллег; однако через два года, когда отекла рука, выбора уже не было. Врачи не смогли скрыть испуг, болезнь зашла далеко, Рипсик быстренько оформили пенсию по инвалидности, это давало право на страховку, и вот так мы попали к Обормоту, которого мы тогда считали совсем не обормотом, а вполне толковым специалистом – «разумный эстонец», как выразилась Рипсик. Сразу оперировать было нельзя, опухоль вросла в мышцу, к счастью, она оказалась гормонозависимой, и на нее можно было в какой-то мере воздействовать препаратами, Обормот выписал те самые лекарства, которые сейчас я отложил для Гаяне, а я сел за компьютер и принялся искать альтернативные возможности – и наткнулся на тибетскую медицину. Рипсик тоже слышала про нее немало хорошего, я воодушевился, стал узнавать, как такие снадобья раздобыть, и раздобыл, и вместе эти два лечения, то, что делал Обормот, и тибетское, так усилили друг друга, что анализ крови чуть ли не скачком вернулся к нормативам, а потом стала уменьшаться опухоль, и уменьшалась она такими темпами, что в какой-то момент сделалось непонятным, что там вообще оперировать – Обормот на наш вопрос, остается ли еще в груди опухоль, точно ответить не смог, может, сказал он, немного и осталось, а может, это рубец. Так мы прожили в полном спокойствии два года, даже отек руки почти исчез, что поразило Рипсик больше всего, но потом нас настиг стресс с фондом культуры, а спустя несколько месяцев Гаяне сообщила, что у мамы дела неважные. Мы снова полетели в Ереван, мама была жива, однако не ела, просто отказывалась, несколько дней она еще ходила, у нее были сильные ноги балерины, другая на ее месте давно перестала бы вставать, но она двигалась, я даже сходил с ней во двор погулять, как гулял раньше с папой Радамесом, – но когда на следующий день опять предложил прогулку, она уже не захотела, сутки пролежала в кровати, и все. Я старался, как мог, щадить не только Рипсик, но и Гаяне, отправлял их ночевать на квартиру Гаяне, сам же оставался сторожить маму, я вообще предпочел бы не брать Рипсик в Ереван, но это, конечно, было невозможно. Смерть мамы, свинство фонда культуры, «маленькая операция» – поди пойми, что именно из этого вернуло болезнь, но она вернулась…