Чудо - из чудес

— Господи! Да что же это такое делается? — взмолился Стас.

            Что бы дальше ни делал Стас.

            О чем бы не думал…

            Все мысли, в конце концов, сходились на Лене.

            На подоконник, с морозной стороны окна, села и, словно пытаясь развеселить его, смешно склонила головку с бусинками глаз синичка.

            Лена с детства называла таких — зеленичками.

            «И правда, — приглядевшись, согласился Стас. — Она больше зеленая, чем синяя. И почему это не увидели те, кто называл ее, а разглядела одна только Ленка?..»

            Из его любимой художественной книги, которую он уже всерьез попросил маму подать ему с полки, едва он развернул ее, выпал сухой кленовый листок.

            Когда они с Леной перед самым его последним отъездом чуть больше года назад, держась за руки, прогуливались по осенней дорожке, он был большой и красивый.

            Красный.

            С золотою каймой.

            Лена подняла его и протянула Стасу:

            — На вот тебе — на замять!

            — Что-что? — переспросил он.

            — Ну, какой же ты у меня еще непонятливый — на память! — улыбнулась ему Лена. — Посмотришь на него холодной зимой, глядишь, и согреет, как траву под наметенным сугробом снег.

            Он попросил тогда что-нибудь и написать на нем.

            Лена, подумав, согласилась.

            Попросила авторучку, которая, как у будущего писателя, вместе с блокнотом всегда была у него в кармане.

            Бережно вывела несколько букв между нежными прожилками, то и дело с ласковой улыбкой поглядывая на Стаса.

            Затем вложила листок в блокнот.

            И, взяв с него честное слово, что он прочитает написанное, лишь вернувшись в Москву, отдала...

            Как же ему не терпелось узнать, что там было!

            И еще, когда они были рядом, в Покровском…

            И уже в поезде, где его с первой минуты поедом начало есть острое чувство разлуки…

            Но вот, наконец, оказавшись дома, сославшись на срочные дела, он первым делом ринулся в свою комнату, раскрыл блокнот.

            И увидел, что на листке было написано одно лишь совсем маленькое, но показавшееся ему больше всей Москвы и даже Вселенной слово:

            «Люблю!»

            — Господи! Да что же это такое делается? — взмолился Стас, поднимая глаза к висевшей в углу комнаты (он и красный уголок-то оборудовал у себя, как у Вани с Леной в их доме!), своей любимой иконе Нерукотворного Спаса.

            Он с силой захлопнул книгу.

            Долго-долго смотрел на икону.

            Постепенно успокаиваясь.

            Приходя в себя.

            И вдруг совершенно неожиданно понял.

            «Постой-постой… Если я без Ленки не могу, причем, всего-навсего одну только временную жизнь… то как же тогда без Того, с Кем душа после крещения обручена навечно?!»

            До этого Стас лишь теоретически знал, что душа создана для того, чтобы после смерти всегда быть рядом с бесконечно любящим ее Богом.

            То есть, для вечного блаженства.

            А без Него, если человек грешил (ну, кто из нас без греха?), но не каялся — то его душу ждет такая нестерпимая мука, которая, собственно, и есть самый, что ни на есть, настоящий ад!

            И теперь, пусть отдаленно — ибо, как он читал в духовных книгах, любая земная мука не идет ни в какое сравнение с небесной — он понял, каково это может быть на самом деле!

            «Хоть за это спасибо Ленке! — снова, как оказалось, с еще не остывшей горечью усмехнулся он и, недовольно покачав головой, мысленно  приказал самому себе: — И все. Я говорю — все! Больше ни одного слова, ни единой мысли о ней. Вето!»

            Как будущий историк, Стас хорошо знал неумолимо властное значение этого слова.

            В Древнем Риме, разумеется, пока он был настоящей республикой, какие бы споры ни возникали вокруг пусть даже самого важного вопроса, и сколько бы голосов за него ни подали патриции, если это не устраивало плебеев, поднимался их представитель — народный трибун и говорил:

            «Вето».

            И закон не проходил.

            Трибуна можно было запугать.

            Подкупить.

            Лишить жизни, что порой и случалось.

            Но вето нарушить не мог никто.

            Так вот, отныне и он (история с этим коротким властным словом повторялась спустя двадцать веков!), чтобы не мучиться, не страдать, даром теряя время, а делать дело, изобрести, наконец, этот самый мыслефон, раз и навсегда отрежет ее из замяти.

            То есть — вот ведь как привязалось! — памяти…

            «Вето!»

4

Стас взял телефон, о котором почему-то забыли и папа и мама…

            Приняв решение, Стас решил, не мешкая ни секунды, заняться созданием мыслефона.

            Этим он преследовал сразу три цели.

            Не думать о Лене и выполнять вето.

            Помочь людям, точнее, всему человечеству.

            И, наконец, — самому себе — написать так и рвущуюся из головы, но никак не перекладывавшуюся на лист бумаги книгу.

            Мама про мыслефон, к счастью, пока еще ничего не знала и не могла ему помешать в этом.

            А папа…

            В конце концов, он ничего о нем не сказал.

            А то, что не запрещено, значит — можно!

            Только с чего вот начать?..

            В детстве, когда он собрался однажды в отместку всем и вся изобрести глобальный компьютерный вирус, все было куда проще

            Нарисовал схему — и мечтай, сколько угодно.

            А тут уже — взрослая реальность.

            И он понимал, что чертеж прибора, который может уместиться и в спичечную коробку и оказаться размером больше всей его комнаты, это уже самый последний и второстепенный этап работы.