Чудо на Гудзоне

Впервые я надел парашют, шлем и кислородную маску, впервые сидел в катапультируемом кресле. Офицер, пилотировавший самолет, выполнил бочку, затем прошел 10 миль (16 км) к западу от Колорадо Спрингс и пролетел над горой Пайкс Пик, перевернув самолет. Все это время живот у меня был тверд, как камень. Я был целиком поглощен моментом. Просто упивался им. Я знал, что именно этим и хочу заниматься в жизни – во что бы то ни стало.

Разумеется, когда эти сорок пять минут подошли к концу, пришло время возвращаться к реальности. На земле нас ждала дедовщина.

Мы завтракали, обедали и ужинали в Митчелл-холле за прямоугольными столами по десять человек. Места за каждым столом занимала смешанная компания из кадетов со всех четырех курсов. Мы, первокурсники, должны были напряженно сидеть «по стойке смирно», с прямой спиной, глядя исключительно в свою тарелку. Вилки ко рту следовало подносить на манер роботов, и нам не позволялось отрывать взгляд от стоящей перед нами еды. Разговаривать друг с другом не разрешалось. Мы могли открывать рот только тогда, когда к нам обращался старшекурсник, задавая вопрос. Они развлекались за едой, устраивая нам экзамен, а мы должны были выкрикивать ответы.

Каждому из нас была выдана книжечка карманного формата под названием «Контрольные пункты». Мы должны были зазубрить все эти легендарные сведения, особенно Кодекс поведения. Когда старшекурсники задавали нам вопросы по нему, приходилось жестоко расплачиваться, если мы не знали точных ответов.

Кодекс поведения, разработанный по указу президента Эйзенхауэра в 1955 году, считался жизненно необходимым, поскольку во время корейской войны американских военнослужащих пытками принуждали к сотрудничеству. В те времена говорили, что им «промывали мозги». Поэтому для армии были созданы конкретные правила поведения, и мы должны были зазубрить их все наизусть. Например, мы, как будущие офицеры, должны были клясться: «Я никогда не отдам своим подчиненным приказа сдаться в плен, пока у них есть средства сопротивляться». Мы могли сдаваться только перед лицом «верной смерти». Мы должны были повторять ключевые статьи кодекса: «Если меня возьмут в плен, я продолжу сопротивляться всеми доступными средствами. И сделаю все возможное, для того чтобы бежать из плена и помочь бежать другим. Я не пойду ни на какое соглашение с врагом ради своего освобождения и не приму от него никаких особых привилегий».

Время трапез становилось все более напряженным, поскольку старшекурсники были безжалостны в своих вопросах. Мы должны были заучивать наизусть подробные сведения об огромном количестве самолетов. От нас требовалось разбираться во внешней политике, американской и мировой истории и результатах спортивных матчей, прошедших накануне. Мы должны были уметь отбарабанить полные имена присутствующих за столом старшекурсников, включая инициалы их средних имен, и названия городов, из которых они были родом. Даже теперь, сорок лет спустя, многие из этих имен и инициалов остаются выжженными в моей памяти. Я помню и их родные города.

Уровень нападок, ожидающих первокурсников в столовой, зависел от ежедневного распределения мест за столами. Когда ты входил в столовую и видел, что тебя посадили рядом с добродушным старшекурсником, с души сваливался камень. Но если одним из старших, сидящих за твоим столом, был печально известный «дед», сердце уходило в пятки. Ясно было, что ужин предстоит мучительный.

В этом случае оставалось надеяться на один из двух вариантов спасения. Либо другой кадет-первокурсник за твоим столом проявит насколько полную безнадежность в зубрежке, что старшие сосредоточатся на нем, оставив тебя в покое, и ты сможешь поесть. Либо, напротив, один из твоих соседей по столу окажется гением или обладателем фотографической памяти – таким, кто отвечает на все вопросы правильно. Когда старшекурсники натыкались на такого всезнайку, они сосредоточивали всю свою энергию и старались растоптать его, найдя тот единственный вопрос, на который он не мог ответить, и устраивали ему сущий ад за неверный ответ. Когда такое случалось, остальных игнорировали, и они получали возможность спокойно поесть.

У нас был один «дед», на курс старше меня, который не особенно злобствовал в дедовщине. Но он точно знал, как настоять на своем.

Однажды мы готовились строем идти в столовую на обед. С самого утра было тепло, и мы были в рубашках с коротким рукавом. Я стоял по стойке «смирно», и он подошел ко мне, спросив, считаю ли я, что хорошо отполировал свои черные форменные ботинки.

– Да, сэр! – ответил я.

– Насколько ты в этом уверен? – продолжал он.

– Сэр, я в этом совершенно уверен, – заверил я. (Мне не позволено было сказать, к примеру, просто «совершенно». Я должен был отвечать полным предложением. Первокурсникам запрещалось использовать в речи сокращения.)

Тот старшекурсник решил превратить это в пари.

– Ты готов помериться блеском? – спросил он. В смысле, сравнить блеск его ботинок с моими.

– Да, сэр!

Он определил правила нашего поединка: