Чудо пылающего креста

— Скажи-ка мне, — полюбопытствовал Даций, — было ли когда-нибудь такое время — с тех пор как Марий оставил тебя со мной в Никомедии, — когда ты сомневался, что будешь однажды править всей империей?

— Да, один раз. — Лицо Константина стало серьезным.

— Когда же это?

— В Зуре. Когда мы оказались у персов в тылу.

— Помню, помню. Но ты тогда вряд ли долго сомневался, ведь уже на следующее утро у тебя созрел весь план действий. А что дало тебе тогда такую уверенность?

— Не могу сказать с полной определенностью, но, мне кажется, это был знак — Знак свыше.

Глава 21

Озабоченный повышением благосостояния Галлии до предельно возможного уровня и выковыванием в ней мощной военной машины, Константин тем не менее пристально следил через своих шпионов за событиями в Италии. Имея в своем распоряжении богатство, захваченное в Ливии, Максенций не долго думал перед тем, как сделать первый шаг в смертельной игре интриг и войны, разыгрываемой ради власти над Римской империей. Он приказал снести и разрушить публично все статуи августа Галлии и убрать имя Константина Из общественных зданий в Риме и по всей Италии. Это двойное оскорбление, очевидно, имело целью спровоцировать Константина на войну, ставшую уже теперь неизбежной.

Однако Константин выжидал, пока не начнет Максенций, что дало бы ему преимущество, столь необходимое ввиду численного меньшинства его галльских легионов. Уже два года, с тех пор как скончался Максимиан, он наращивал мощь своей армии, но она все еще насчитывала только девяносто тысяч человек, восемь тысяч кораблей и прекрасно обученную галльскую конницу, возглавляемую Кроком. А поскольку по меньшей мере четвертая часть этой силы постоянно требовалась для защиты границы по Рейну от набегов германцев, то те восемьдесят тысяч человек, которые Максенций, согласно поступившим сведениям, готов был выставить на поле сражения вместе с сорокатысячным карфагенским войском, собранным в ливийских провинциях, давали численное преимущество примерно в два раза.

Но все же ряд обстоятельств был в пользу Константина. Одно из них заключалось в том, что его армия являлась прекрасно обученной военной машиной, побывавшей во многих пограничных столкновениях и руководимой опытными военачальниками, тогда как солдаты Максенция ослабли от безделья и пьянства, а новобранцы еще не побывали ни в одном сражении. В сфере политики Константин предпринял шаг, чтобы крепче привязать к себе Лициния, официально объявив о помолвке Констанции со своим соправителем. Еще один шаг был сделан в его пользу, когда неожиданно в Треверы прибыла делегация сенаторов и знати из Рима с просьбой об аудиенции.

— Мы пришли к тебе, август, рискуя своей жизнью, положением и имуществом, — заявил глава делегации, почтенный и весьма уважаемый сенатор по имени Марцеллин. — Но мы не могли оставаться в бездействии в то время, как дикий зверь, которого зовут Максенций, опустошает любимый нами город и доводит Италию до нищеты.

— Не далее как несколько месяцев назад богатая матрона по имени Софрония вонзила себе в сердце кинжал, не желая уступать похотливым объятиям развратников, которым она была отдана по приказу августа Рима, — добавил еще один из посетителей. Это был полный человек с проницательными серыми глазами, назвавшийся Адрианом, в котором, как показалось Константину, сильно давала себя знать греческая кровь.

Константин не сомневался в истинности того, что ему рассказывали, ибо и его собственные шпионы в Риме доносили о подобных же вещах. Но он не мог рисковать своей намного меньшей армией всего лишь во имя спасения сената, который не так давно призвал Максенция к захвату власти в надежде вновь вернуть Риму его прежнюю славу, а себе — утраченные привилегии. И все же он не стал напоминать представшим перед ним людям об их фатальной ошибке, ибо видел уже, как воспользоваться присутствием сенаторов в Треверах для легализации его собственного похода на Рим, когда придет подходящее время.

— Сколько членов сената проголосовали бы за смещение императора Максенция, благородный Марцеллин? — спросил он.

— Все мы, ибо нет ни одного, кто бы не пострадал от его руки, — тут же отвечал Марцеллин, — Я сам часто слышал, как он отдавал своим солдатам приказы: «Fruimini! Dissipate! Prodiget!»

— Пейте, напивайтесь и распутничайте, — проговорил Даций, стоя рядом с Константином. — Трудно тебе будет увести у него легионы, если он дает им столько воли.

Константин думал о том же, и эта мысль вовсе не приносила ему утешения. Он обеспечил себе нейтралитет Лициния в предстоящей борьбе посредством запланированного брака с Констанцией, который он намеревался отложить до тех пор, пока Рим не будет у него в руках. Но при этом он все еще оставался в численном меньшинстве — по крайней мере в два раза.

— Я могу понять твое возмущение, благородный Марцеллин, — сказал он утешающим тоном. — Славное имя Рима действительно опорочено его правителем. Но голосовал ли когда-нибудь сенат за отстранение его от должности?