Чудо, тайна и авторитет

Ночлежными были почти все дома, окаймлявшие площадь, но меж собой они различались. Ютилось там, страшно представить, под десять тысяч человек: кто в подземельях, куда и здешние-то редко суются; кто на нарах в больших, но голых комнатах; кто во вполне приличных каморках, где хозяева и накормят, и обстирают. Но главным различием меж ночлежками был не комфорт, а занятия обитателей. Одни дома — или этажи — облюбовали воры и картежники-виртуозы; другие прибрали коты со своими дамами; третьи, самые темные, служили убежищами для каторжников и местами тайных партийных сборищ; в четвертых ютились бродяги, попрошайки и всевозможная пугливая шпана. Были и «места приличные» — там жили бедняки, ничем преступным не промышлявшие. Среди них кто только не попадался, от учителей до дворян и офицеров, с единственной поправкой: все по тем или иным причинам бывшие. В основном, впрочем, «приличными» были рукодельники и купчики, которым в свое время где-то не повезло. Такие обломки жизни, слабо вписывающиеся в мирок площади, ютились в Бунинском доме, названном по имени хозяина.

Даже вход туда был особый — из укромного переулка. Сам домик, двухэтажный, чистенький, в греческом стиле, успел в лучшие времена побыть усадьбой — об этом напоминали потускневшая ограда и широкие ворота, в которые, впрочем, вряд ли за последние лет двадцать въехала хоть одна карета. Даже чахлые деревца уцелели. Несколько из них ярко алели рябиновыми ягодами.

Граф приосанился, на крыльцо взлетел резво, словно мальчишка, — когда К. поравнялся с ним, дверь уже открылась. В доме, насколько К. знал, было много жильцов, у каждого своя комната или две-три. Светловолосая незнакомка примерно возраста графини, кутающаяся в серый шерстяной платок, скорее всего, увидела гостя еще из своего окна и выскочила встретить.

— С Рождеством Христовым вас, сударыня, — пропел граф и склонился расцеловать ее в увядшие щеки: женщина была высокая, но он возвышался и над ней.

Она улыбнулась, но не ответила; улыбка была какая-то хлипкая. Тонкие губы заметно тряслись; женщина сжимала их в нитку и одновременно пыталась растянуть пошире. Глаза же все время, пока ее лобызали, оставались стылыми и бездвижными; даже цвет их из-за этого казался К. неопределенным. Зеленые, серые? Словно заболоченные.

— Полиночка дома? — чуть отстранившись, уточнил граф. Запустил в карман руку, вынул небольшие жемчужные серьги-капельки. — Надеюсь, не перетрудилась вчера.

— Я не пустила ее… — блекло ответила женщина; К. впервые услышал ее нежный, но немного надтреснутый голос, слишком молодой для всех морщин и мешков на лице. — Страшно, разгульные все были… перебьемся пару дней чем есть.

— А вот и не перебьетесь, не перебьетесь! — хохотнул граф и с маху сунул ей в руки гуся. — Это вам! Лично велел лучших мне на утро оставить, чтоб выбрать. Красавец, а? Знаете, люблю его набитым кашей и с яблоками под кожей. Яблоки же, хоть моченые, у вас есть? Впрочем, не мне вам указывать: не мне же есть…

Если он полагал, что его из вежливости пригласят за стол, то этого не случилось. Женщина лишь опять попыталась изобразить улыбку, пару раз кивнула, а гуся прижала к себе, точно младенца.

— Славный какой… — сказала она. — Спасибо вам.

Граф задетым не выглядел; становилось все яснее: не ради обеда он пришел в этот дом. Кинув задумчивый взгляд в коридор, он передал женщине серьги — вернее, положил в карман длинной, местами закопченной малиновой юбки. Важно пояснил:

— Полиночке моей милой. Полиночке великолепной!

— Хотите видеть ее? — едва прошелестев благодарность, спросила женщина со странной, беспокойной надеждой, выделив последнее слово.

Граф энергично покачал головой:

— Нет, нет, не до бесед сегодня. У меня не так много времени, сами понимаете, Рождество, домашние… но соскучился, больно уж соскучился!

— Пройдемте в любом случае, что ж я вас держу на крыльце… — Голос женщины упал.

Она повернулась и первой пошла прочь, чуть подергивая головой — то ли нервно, то ли болезненно. Пока она стояла, К. этого за ней не замечал. Теперь же казалось — перед ним разлаженный автомат, кукла с вечно дрожащей шейной пружинкой.

В здании не было холла — точнее, его превратили в три дополнительные комнатушки, кое-как разгородив подвешенной рогожей. Из одного закутка слышался храп, из другого — звон стопок, в третьем тоненько пищала дудочка.