Чудо в перьях (сборник)

Так про национальности как пункты анкеты я пока и молчу, а говорю только про те привязки к «пятому пункту», которые имеют у Галины Артемьевой отчетливо провокативный нравственный смысл. Американцы ведь не исчезают вместе с тем белесым ковбоем, который наведывался к нашей шлюхе в свободное от бизнеса время. Они, американцы, учат нас жить. То есть: делают в России огромные состояния и при этом русских презирают. А также они учат нас христианству. Это сейчас. А полста лет назад? А весной 1945 года, на Эльбе, – рассказывает Галина Артемьева, – фрицы от наших бежали – плюх в реку! – к американцам поплыли, а американцы «выскочили на свой берег и всех до одного в воде перебили».

Нет, в американофильстве Галину Артемьеву не заподозришь.

Может, ей фрицев жалко? Как-никак, одна из ее задушевных героинь – «немка по паспорту и на русском языке говорит с чужими интонациями». Прадедушка другой героини в Первую мировую войну побывал у немцев в плену, и немцы обращались с ним терпимо. Это потом Гитлер им «всякой гнили в мозги понасовал», и стали эти сбрендившие немцы уничтожать всех подряд, «просто так, балуясь, от нечего делать», да заодно и повесили прапрадедушку героини, восьмидесятилетнего старика, того самого, который в январе 1905 года сынишку своего вытолкнул к жизни, от пуль спас, обогатив тем самым родословную героев Галины Артемьевой русскими генами.

И ведь сколько бы ни оглядывалась она по сторонам: на американцев, немцев или чехов, – боль ее чисто русская, мысли – только о России. О «большой и злобной стране». Которая шатается из стороны в сторону от «избытка шальных сил». И «разворована» ее собственными гражданами, готовыми все пустить в распыл. По русскому обычаю: так не доставайся же ты никому.

Откуда в ней, в лирической героине Галины Артемьевой, такая запредельная требовательность, такая ревность непримиримая, такая яростная любовь, переходящая в ненависть?

А героиня – полукровка. Душа, разорванная надвое. Дитя двух народов, каждый из которых считает себя богоизбранным.

Еврейское начало вовсе ведь не связано у нее ни с крючковатым носом, ни с шерстью, как у шимпанзе. Это все карнавальные заморочки, анекдотцы, приколы, страшилки. Настоящий еврейский папа сидит на кухне, сжавшись, и слушает свою антисемитку-тещу, а потом пытается что-то там склеить в бизнесе, а когда бизнес не клеится – покорно вешается. «Нежный прах». Из петли вынимают тело, «холодное, как мрамор». Вспоминают «утонченность», которая при жизни была не видна из-за «неухоженности».

Русское начало, напротив, исполнено витального напора. В начале перед нами «красивая женщина с широкими скулами, зелеными глазами и толстой косой, уложенной на голове венком». В финале – скуластая мужеподобная баба с поджатыми губами и гладко зачесанными назад волосами: «не разберешь, пучок, что ли… Только по сережкам в ушах и догадаешься, что женщина». А послушаешь ее ругань, и захочется с размаху огреть ее сковородкой… Если, конечно, она еще сохранит себя в роли матери и вовремя не сбагрит детей на руки какой-нибудь дальнородственной тете.

Меж двумя этими вехами и простирается русский мир.

«Ах, этот бедный русский мир без любви, основанный на претерпевании жизни! Мир, где моментом не наслаждаются, а стремятся скорей пробежать его, крепко зажмурив глаза, чтобы не видеть ни серого кафеля вокруг, ни серых домов, ни серых кустов, ни кудрявенькой девочки, чья головка все поднимается в кроватке и маячит в серенькой зыбкости ночи, и не дает покоя».

Какие мысли бродят в этой кудрявенькой головке?

«Всем ли людям, рожденным от смешанных браков, свойственно ощущение раздвоенности и осознание необходимости выбора? И можно ли сделать выбор?»

Можно. Если «русский мир» невзначай врежет по «жидовской морде». Невзначай – потому что ничего не будет записано ни в общем законе, ни в конкретном деле, – а просто вернет мандатная комиссия документы еврейскому юноше, мечтающему поступить в военное училище. А потом из военкомата придет этому же юноше повестка. Значит, солдатским пушечным мясом еврею стать можно, а офицером – нельзя.

Тут-то душа и взрывается: «с этих событий мы подали бумаги на отъезд».

Добро. Привет Шведрии! Станет мальчик офицером. Будет подставлять себя под камни мусульман, бульдозером сносить дома террористов-смертников. И мама его, бывшая советская учительница, для которой самым дорогим был русский язык, – станет молить иудейского бога, чтобы не пришла похоронка, и озираться в супермаркете, не приближается ли палестинка с поясом шахида. И еще – припоминать, воображать станет, как в далекие годы еврейская девочка, крошечка, ангелочек с добреньким личиком играла в цветочках посреди садика, и мамочка, а может, тетенька давала ей книжечку, и черненькие буковки «забирали всю тетину печаль».

–  Про что же написано в этой книжке, тетечка?

–  Про одну прекрасную девушку: любила одного, а вышла за другого, и весь век была ему верна, а звали ее, как тебя, Танечка…

И тетечка мечтает о том, как поедет Танечка учиться в Москву, а то и в Париж или в Женеву…