Чудодей

Он поручил Вайсблату передать Мельпо, где она должна его ждать. Станислаус только и думал о той минуте, когда он снова почувствует ее коричневые пальцы на своей руке. О большем он не мечтал. Он рад убедиться в том, что он не пустой футляр. Еще живет в нем любовь ко всему окружающему, и он вспомнил стихотворение о пастухе Аврааме. «Видимо, во мне еще сохранилось что-то человеческое», — подумал Станислаус.

Мельпо стояла на скале. Казалось, она вышла из камня, как ожившая статуя. Без околичностей она села к нему в лодку, нагнула свою детскую головку, прислушалась, схватила его руку и сделала вид, что помогает ему грести. Он был благодарен. «Чего только здесь со мной не происходит! Неужели я еще живу!» — звучало в нем.

Звезды появились на небе и на море. Удары весел рассекали кусок отражавшегося неба пополам, но небо было велико и море было велико. Они гребли у самого берега. Это был тот плоский берег, с которого Станислаус со своим отрядом начал наступление на остров.

Над ними было горное гнездо, оттуда били ружья итальянцев. А немцы ответили пушками…

Мельпо подняла руку. На берегу рос цветок, цветок в песке. Это выглядело, как чудо. Мельпо хотела пройти по мелкой спокойной воде к этому цветку.

Станислаус удержал ее, сам выскочил из лодки и пошел вброд по мелкой воде. Цветок оказался жестким. Станислаус ощупал его лепестки. Они были из бумаги. Станислаус огорчился. Он хотел принести Мельпо что-нибудь другое — может быть, красивую раковину улитки. Он нашел сверкающую раковину. Когда Станислаус хотел вернуться в лодку, то увидел, что лодка ушла в море.

— Мельпо!

Мельпо кивнула ему. А когда Станислаус поднял руку для того, чтобы помахать в ответ, то заметил, что в лодке сидит еще кто-то. Мужчина.

— Grazia![26] — донеслось из лодки.

Станислаус опустил руку. Там плыл итальянский capitano. Он плыл с Мельпо.

Станислаус не поднял тревоги. Он вошел в чем был в воду. Растоптал отражение звездного неба, нырнул, швырнул фуражку в море, снова нырнул и стал спокойнее. На берег он вернулся вброд. Горечь разливалась в нем, колючая горечь, как от листьев алоэ.

Он дошел до часового в гавани и сказал:

— Лодка перевернулась.

— Знал бы ты хотя, где находится лодка, — сказал часовой испуганно.

— Знаю.

— Значит, на завтра опять эта вонючая баранина, а?

Станислаус не ответил. Он пошел к себе на квартиру. Перед низким белым домом он вспомнил, что его перевели на кухню, и повернул обратно. Ему было холодно. Его знобило при мысли о Мельпо и capitano. Большего он не стоил.

На новом месте его ждал ротный фельдфебель Цаудерер. Он сидел у кровати Хартшлага. Несмотря на ранение, Хартшлаг не пошел на медпункт. Нужно было кое-что обсудить в связи с передачей кухни. Он ждал Станислауса и заснул.

Ротный фельдфебель вскочил:

— Когда вы приходите!

— Лодка перевернулась.

Станислауса лихорадило. Он выпил глоток из бутылки, которая стояла на ящике около кровати спавшего Хартшлага. Вино было густое и сладкое. Он хлебнул еще раз. Горечь не проходила. Вахмистр Цаудерер подвинул Станислаусу лист бумаги.

— Подпишите. Мы проверили, понятно? Итоги скудные, но они верны.

Станислаус подписал. Над морем жужжал самолет. Цаудерер испуганно выключил свет. Он подошел к окну. Станислаус пил сладкое вино. Горечь оставалась. Она подымалась из сердца.

— Снова самолет, — сказал вахмистр, стоявший у окна.

Станислаус не отвечал. Он чувствовал действие вина, но горечь не исчезала. Гуденье снаружи стало слабее.

— Улетает, — сказал Цаудерер и облегченно вздохнул. — Выберемся ли мы отсюда благополучно?

Станислаус не отвечал. Он снова включил электричество. Цаудерер приготовился уходить. У самых дверей ему что-то пришло в голову.

— Продовольственного судна в виду не имеется, понятно? — Он дергал пуговицу своей прусской куртки. — Кухня должна хозяйничать с расчетом на будущее.

Горечь перешла на язык Станислауса:

— У нас нет будущего.

Вахмистр возвратился. Будущее его интересовало.

— Как?

— Убийцы не имеют будущего.

— Вы! — Вахмистр снова стал у окна. — Я не убийца, понятно?

— Никому не интересно, что вы сами о себе утверждаете. Вы тут. И этого достаточно. Вы не без убийства пришли сюда.

Вахмистр распахнул окно. С моря дуло.

— Обдумайте свои слова!

— Вы убили по меньшей мере одного человека.

Цаудерер потупил глаза. Выглядело так, будто он считает щели в полу.

— Признаю, вы имеете доступ к тайным силам, понятно. У вас дар… Но я никого не убивал.

— Вы убили человека в Цаудерере, иначе вы не были бы здесь.

Фельдфебель вспылил:

— А вы?

— Я убил Бюднера!

Цаудерер так и сел на продуктовый ящик Вилли Хартшлага. Карельская фанера затрещала. Птичий голос Цаудерера задрожал:

— Прошу вас, Бюднер, мы солдаты…

— Мы убийцы, — крикнул Станислаус. — Нам не на что надеяться!

— Философия! — пищал Цаудерер. — Я это знаю, понятно?

Вилли Хартшлаг проснулся от треска своего продуктового ящика.

— Придержи язык, Бюднер, я доложу о тебе.

Вахмистр выбежал вон. Вилли Хартшлаг снова повернулся к стене. Станислаус слышал, как Цаудерер топал по темным сеням.

— Если меня отправят в лазарет, пусть ящик пошлют со мной, — сказал Хартшлаг.