Чудотворцы

Пояснять он ничего не стал, и быстро, без лишних слов покинул Натанэля, нетвердо, но по-армейски отсалютовав ему на прощание свой коричневой рукой, покрытой стариковской "гречкой".

У них было еще два дня до выступления в Сенате и Натанэль использовал это время с толком, пытаясь разнюхать, что кроется за интересом Республики к далекой и не слишком могучей Иудеей. Пользуясь своим опытом понтифика, но, разумеется, себя не называя, он с удивлением узнал, что латиняне считают пунов близкими родственниками евреев и опасаются их симпатий к жертвам Пунических войн. Эвполем снисходительно объяснил ему, что это было весьма близко к истине, так как пуны были потомками финикийцев, говоривших на похожем языке и даже использующих тот же алфавит. Это было весьма интересно, и Натанэль предложил использовать предполагаемое родство иудеев с пунами, чтобы придать еще больше убедительности предстоящей речи Эвполема.

Посла чрезвычайно беспокоило его завтрашнее выступление, поэтому он до вечера ходил кругами по триклинию, заучивая свою речь и все время путая слова. Уже дважды он произнес "братья-сенаторы" вместо положенных "отцы-сенаторы" и это привело его в ужас. Натанэль только посмеивался, глядя на страдания Эвполема. Сам он был убежден, что никто из сенаторов все равно не будет слушать эту пламенную речь до конца. Поэтому он ехидно предложил Эвполему во второй части его послания плавно перейти к сравнительному разбору достоинств женщин различных народов, то есть тому предмету в котором тот был наиболее сведущ. Разгневанный Посол собрался было возмутиться, но не успел: его реплику опередили три стрелы, влетевшие в триклиний. Первая разбила глиняный кувшин с недорогим Кекуба23 и воткнулась в облезлый столик инкрустированного дерева. Вторая стрела вонзилась в колонну совсем рядом с Натанэлем, причем мраморная на вид колонна оказалась искусно раскрашенным деревом. На третью стрелу с удивлением смотрел Эвполем – она торчала из его туники и ткань вокруг нее начала быстро окрашиваться алым. Натанэль бросился к Послу и, затащив его под неглубокую колоннаду, начал тревожно озираться вокруг: триклиний был открытым и стреляли, несомненно, с крыши. Наверху раздались крики, на пол триклиния рухнуло тело со стрелой в горле, потом второе. Нас охраняют, понял Натанэль, вот только недостаточно хорошо. В это время с крыши свалился третий лучник, так и не выпустивший из левой руки свой лук. Охрана, опоздало расправившись с убийцами, так и осталась невидимой. Вбежал старый раб распорядитель, взмахнул руками, засуетился. Было послано за лекарем и тот немедленно явился. К счастью это оказался не латинянин, а раб-асклепиад, явно знающий свое дело. Оказалось, что Эвполем был жив и, по заверению лекаря, даже не собирался умирать. Стрела прошла насквозь и поэтому ее легко удалось вытащить, к тому же цвет крови был обнадеживающим, так что было похоже, что внутренности оказались не слишком задеты. Тем не менее, говорил он с трудом, хрипло отхаркивая сгустки крови и о выступлении в Сенате ему следовало забыть. Эвполем умоляюще посмотрел на Натанэля и тот лишь пожал плечами и угрюмо кивнул. Выбора не было, ему предстояло держать речь перед людьми, с некоторыми из которых он, что не исключено, вместе посещал Регию.

Тела унесли и молодой раб, принеся мокрую тряпку, начал оттирать следы крови, опасливо поглядывая на Натанэля. Тому следовало бы подготовить и выучить свою речь, но после атаки в триклинии неимоверно трудно было собраться с мыслями и он, махнув рукой, решил положиться на вдохновение. В это момент его снова побеспокоил старый раб, доложив, что пришел с визитом сенатор, не сообщивший своего имени. Натанэль согласно махнул рукой уже не заботясь о жестах и, прогнав уборщика, стал ждать посетителя. В вошедшем почти ничего не выдавало сенатора: он был одет в дорожную хламиду, под которой оказалась изящно расшитая туника. Золотые пряжки на сандалиях и дорогие фибулы указывали на патриция или очень богатого плебея и только массивное золотое кольцо на правой руке говорило о его статусе. Сенатор был стар, но еще крепок телом, его морщинистое лицо с огромными залысинами казалось смутно знакомым, но память молчала. Старик поморщился, покосившись на неотмытые следы крови, и приветствовал Натанэля по-гречески:

– Послу иудеев – радоваться! – начал он – Мое имя – Марк Порций Катон и ты, возможно, слышал обо мне.

– И тебе – радоваться! – осторожно ответил Натанэль – Разумеется, мне знакомо твое имя. Кто же не слышал про Катона-цензора?