Чудовища были добры ко мне

На кровати — той самой, где однажды лежала спасительная сума — ждала одежда. Две пары штанов: короткие, из плотной ткани, надевались поверх длинных, шерстяных. Бязевая сорочка, безрукавка из войлока; длинная куртка из хорошо выделанной кожи. Плащ на волчьем меху, с капюшоном. У изголовья на полу стояли сапоги — высокие, с голенищами, собранными по краю в гармошку. Заячья шапка полетела за кровать, уступив место теплому, отороченному рыжей белкой, колпаку с наушниками. Черные перчатки с раструбами до локтей завершали экипировку.

Переодевшись, Вульм передвинул Свиное Шило дальше на бок, сунул за пояс кинжалы, попрыгал, выясняя, в каком ухе звенит — и почувствовал себя тридцатилетним.

— Помолодел? — спросил он у хозяина.

— Нет, — сказал честный хозяин. — Рожу не спрячешь.

Ну и ладно, отмахнулся Вульм. Как раз и под ребром закололо. И коленки заныли от прыжков. Изжога, опять же… Не надо было злоупотреблять острым соусом.

— Наняли? — спросил хозяин.

— Ага.

— Кого режем?

— Никого.

— Что крадем?

— Ничего. Следить буду.

— Грошовый найм, — огорчился хозяин. — А с виду приличные…

— Зато тащиться никуда не надо. Местная слежка, за парой колдунов, — Вульм помолчал и добавил то, о чем не хотел говорить вслух: — Один мне жизнь спас. Давно. Я тогда последней сволочью был, а он спас…

— Ты и сейчас сволочь, — сказал честный хозяин.

И вдруг расчувствовался. Шагнул вперед, заключил Вульма в объятия:

— Не спеши помирать-то… Какие наши годы?

5.

Амброз был прав. Работенка и впрямь выдалась: не бей лежачего. В городе Вульм мигом выбрался к «Мечу и Розе», свел на скорую руку знакомство с владельцем гостиницы, болтливым горбуном, выпил с ним кувшин ягодного вина — и выяснил, что Симон Остихарос, на днях приехавший в морозный Тер-Тесет из жаркой Равии, и Циклоп, слуга хворенькой Инес ди Сальваре, поселились на третьем этаже, окнами на Жестяную улицу. Да, комната на втором этаже, под комнатами господ магов, свободна. Клопов извели, тюфяк свежий. Если надо, прачка готова. Да, ко всему. Залог за неделю извольте вперед.

Еще вина? Второй кувшин — за счет заведения.

Дальше началась тоска зеленая. Бросив в комнате свою скудную поклажу, Вульм, не раздеваясь, плюхнулся на тюфяк — и час, а может, два, слушал, как над головой топочут. Он не знал, кто именно расхаживает из угла в угол, словно зверь в клетке — Симон или Циклоп. До Вульма доносился и звук голосов. Маги спорили, но слов было не разобрать. На карниз окна вспорхнул знакомый воробышек, ткнулся клювом в стекло — и улетел. Наверняка крутится где-то рядом, паршивец. Хмель выветрился, Вульм сходил на двор отлить, распрощавшись с последней памятью о вине — и, возвращаясь, в коридоре едва успел отскочить за угол, без звука сбежав вниз по лестнице.

Маги шли трапезничать.

Вульм проводил их до таверны Кривого Бюшо, подивился, что Симон выбрал наружный столик под открытым небом — жарко ему, что ли? — и расположился в таверне, протопленной от души, возле тусклого оконца. Отсюда ему были хорошо видны оба подопечных. Они пили горячее пиво, сдобренное жирным комком сметаны. Потом заказали рыбу: Симон — треску, тушеную с овощами, Циклоп — фаршированную щуку. Удовольствовавшись пивом без сметаны, которой терпеть не мог, Вульм изучил лицо Циклопа — запоминал, чтобы узнать днем и ночью. Много времени это не отняло. Циклоп, кем бы он ни был у загадочной Красотки — слугой или любовником — обладал запоминающимися чертами. Вульм не взялся бы сказать, что именно делает Циклопа особенным. Ну, кожаная повязка на лбу. Так повязку можно снять в любой момент… Внешне обычное лицо человека в летах, сплошь в морщинах и складках, вызывало у зрителя подспудное раздражение. Как соринка в глазу — ты трешь глаз, умываешься слезами, бранишься от рези, орудуешь краешком платка, просишь любимую слизнуть помеху кончиком языка, любимая посылает тебя куда подальше, и в конце ты понимаешь, что соринки нет, и не было вовсе.

Легче от этого? — ни капельки.

Зато Симон за двадцать лет совсем не изменился. Закаменел в старости — которая, как знал Вульм, не чета возрасту обычных людей, вроде него самого. Высоченный, суровый, маг сидел скалой — выветренной, в щербинах и сколах, обросшей жидкими космами лишайника, но еще могучей. Вульму казалось, что Циклоп беседует с камнем. Если бы Вульм не помнил, каким он увидел мага впервые, в подземной темнице… Грязное, кишащее паразитами рубище. Сальные колтуны волос. Рот зашит суровыми нитками. Цепи лоснятся в жалком свете фонаря. Где в изможденном узнике скрывался могущественный колдун, который вскоре заступил путь демону? Даже треску Симон ел так, будто делал одолжение особе королевских кровей.

— Что угодно господину?

— Трески. С овощами.