Чудовище

— Разница больше, чем ты думаешь, но невооруженным глазом ее не разглядишь. Магия — это сущность, которую нужно подчинить; наука же построена на знании физических элементов. И магия, и наука могут менять мир вокруг. С заклинаниями наука тебе не поможет, но и сама по себе наука может творить удивительнейшие вещи.

— Такие, как я?

Он поднимает взгляд от замороженной курицы.

— Именно.

Я улыбаюсь, радуясь открытию. Наконец-то я начинаю понимать.

Я устраиваюсь по другую сторону стола и смотрю, как папа работает. Он что-то напевает себе под нос, а руки быстро летают над куриным скелетом. Зрелище завораживает, но я все равно не могу позабыть вопрос, который тревожит меня с тех самых пор, как я заговорила с девочкой наверху.

— А моя мать, какая она была?

Папины руки замирают. Папа бледнеет.

— Зачем тебе, Ким?

Щекам становится жарко.

— Я ее, кажется, помню. Чуть-чуть.

— Как так? — хмурится папа.

— Та девочка наверху… она говорила про свою мать. А потом я что-то такое вспомнила, очень быстро — женщину в голубых юбках. Она была совсем как настоящая, я почти чувствовала на ощупь ткань ее платья.

Не знаю, как передать словами ту ревущую бурю, которая обрушилась на меня вместе с видением, но, похоже, моих невнятных объяснений отцу хватает.

Отец больше не смотрит на курицу, подходит ко мне и обнимает.

— Детка, твоя мать была прекраснейшей из женщин. У тебя ее глаза и ее милый характер. Любые такие воспоминания — это не более чем сохранившиеся в мозгу обрывки памяти. Не тревожься и не пытайся вспомнить еще. Воспоминания могут тебя запутать и испугать. Если ты увидишь то, чего не вернуть, тебя это только опечалит.

Отец прав, и от этой правоты мне становится не по себе. Что бы ни значила для меня мать, я потеряла ее навсегда.

Отец возвращается к работе, и я смотрю, как он работает, а сама вспоминаю свое ночное предприятие.

— Папа, а детям до сих пор запрещают выходить после заката?

— Да, конечно, — отвечает он, и добавляет после паузы: — Почему ты спрашиваешь?

— Ну, может, король передумал?

— Вряд ли. Колдун ведь до сих пор не отступился. — Отец кладет руки на край стола. — Так почему ты спрашиваешь, Кимера?

Мне почему-то становится неуютно. Он смотрит на меня странным пронзительным взглядом, и я должна рассказать о мальчике, которого видела у фонтана, но что-то внутри меня этому сопротивляется. Какая-то часть меня стремится сохранить секрет, чтобы о мальчике знала только я.

Но отец такой добрый, такой великодушный, от него ничего нельзя скрывать. Он должен все знать о моем деле. А то вдруг я наделаю ошибок, и колдун станет и дальше творить свои черные дела.

— Кимера! — Отец смотрит еще строже.

— Я видела мальчика. Кажется. Он пробежал мимо. На площади, где фонтан с ангелочками.

Отцовские пальцы сжимают край стола, и сквозь кожу проступают голубые нити вен.

— Он тебя видел? — Отец понижает голос.

По позвоночнику пробегает холодок страха. Я мотаю головой:

— Я спряталась в тень. Он не знал, что я там. Просто я подумала — странно, ведь солнце уже давно село…

Отцовские пальцы разжимаются, но взгляд у него по-прежнему отстраненный, словно отец не здесь, а где-то далеко.

— Да, странно. Хорошо, что ты мне сказала. — Он смотрит мне в глаза. — Если увидишь еще что-то неправильное, всегда мне говори. И главное — смотри, чтобы ни этот мальчик, ни кто-нибудь другой тебя не увидел. Ясно, Кимера?

— Да, папа. Я буду хорошо прятаться. Честное слово.

— Вот и умница. Вот, подержи-ка.

Он передает мне холодные пушистые ноги и показывает, как приставить их к курице. Ноги скрючены, но отец что-то бормочет, капает на них травяными настоями с полок, — перец для тепла, алоэ для здоровья, — и ноги оттаивают и меняются прямо на глазах. Теперь они мягкие и теплые.

Мой отец — самый удивительный человек на свете.

Он прикручивает ноги к телу маленькими винтиками и снова что-то бормочет.

— Сколько она у нас пробудет? — спрашиваю я, возвращаясь мыслями к девочке, которая спит наверху, в башне. — Девочки, которых я приведу, будут жить с нами, да?

— Конечно нет! — ужасается отец. — Где мы их поселим? У нас и места столько нет.

Заметив, что я приуныла, он поглаживает меня по плечу:

— Не тревожься. Все девочки, которых ты спасешь, уедут в прекрасное место. Им там будет гораздо лучше, чем здесь.

— А их матери? Они тоже с ними поедут? Та девочка сказала, что хочет к маме.

Обрывки воспоминания покалывают сердце, но я отгоняю их прочь.

На какое-то мгновение лицо папы теряет привычное выражение.

— Пока нельзя. Вот когда колдуна не станет, тогда девочки, наверное, вернутся к матерям.

Я улыбаюсь.

— Она обрадуется.

Я обвожу пальцем куриное копытце. Папа возится со скелетом и что-то бормочет.

— А куда ты ее отвезешь?

Папа хмыкает.