Чудовище и красавец

Несмотря на то что мужчины на несколько мгновений закрыли мне обзор, я точно помнила, что на ней изображено. Раскидистые клены с широкими стволами и листьями, раскрашенными в осенние цвета. Листьями, среди которых нельзя было найти двух одинаковых. А небо хмурилось серыми облаками, плавно переходящими в огромные тучи…

Брошенный на нарисованную траву военный приподнялся на корточках, а Брик, движимый все тем же порывом ярости, схватил кисть и, щедро вымочив ее в баночке с черной краской, принялся целеустремленно водить ею по картине. Приятель Гильада застыл, с ужасом наблюдая за действиями омана, в то время как картина постепенно исчезала в закрашивавшей ее сверху вниз черноте.

Что станет с человеком, вот так запертым в уничтоженном оманом пейзаже? Исчезнет ли он в тот момент, когда перестанут существовать столь реалистично изображенные клены? Или продолжит существовать где-то там, за черной стеной, столь же ощутимой, сколь и шершавая поверхность древесных стволов? Запертый навеки в крохотном мирке, размерами уступающем даже нашей просторной мастерской?

— Нет!!!

Я буквально повисла у Брика на предплечье, вынуждая его отвести кисть от закрашенной наполовину картины. Облаков уже не осталось, и верхушки кленов навсегда скрылись за непроглядной темнотой.

Рука художника опустилась под моим напором, и между двумя деревьями пробежала до нижней границы пейзажа тонкая неровная полоса.

— Не надо! — воскликнула я, когда подернутый дымкой гнева взгляд устремился на мое лицо. — Пусть стражи с ними разбираются. Не надо… так…

Тяжело дыша, Брик медленно отложил кисть. Сидевший в картине даже не попытался бежать, лишь судорожно всхлипнул, поняв, что доводить начатое до конца все же не будут. Художник схватил его за руку и грубо выдернул обратно в мастерскую. Из-за перечеркнувшей работу полоски это оказалось не так просто, но вскоре воин все-таки оказался на полу. Особенно не раздумывая, оман вырубил его резким и точным ударом. Второй давно уже сбежал, вовремя почувствовав, что пахнет жареным. Брик на несколько минут вышел из комнаты, вернулся с веревкой и, крепко связав пленного, коротко бросил:

— Отправлю послание Алону.

После чего снова покинул мастерскую.

Не отрывая взгляда от лежавшего без чувств мужчины, я осторожно встала и привела свою одежду в порядок. Она, конечно, помялась, да и наверняка успевшие проявиться синяки меня не красили, но все это было не трагично.

Пленник не приходил в себя, и я переключила внимание на обстановку. Вскоре даже перестала каждую секунду, вздрагивая, возвращаться к мужчине взглядом. Не знаю, каким именно образом Брик передал судье информацию, но возвратился мой работодатель скоро. Окинул хмурым, но уже не безумно-яростным взглядом перевернутую вверх дном мастерскую, после чего негромко спросил:

— Почему ты за него вступилась?

И чувствовалась в этом вопросе какая-то укоризна, даже обвинение, будто оман видел во мне сейчас человека, что пошел навстречу собственному мучителю, и в высшей степени не одобрял такого подхода. Я невесело ухмыльнулась.

— Я вступилась не за него, а за вас.

— Что?

Брик вопросительно вскинул бровь, совершенно не понимая, что я хочу этим сказать.

— Не думаю, что вы когда-нибудь убивали человека таким способом, — серьезно сказала я. Еще пару часов назад я бы, наверное, могла закончить это предложение на слове «человека». Но теперь, после того что увидела здесь, в мастерской, я уже не была в этом уверена. — Ваши картины, мастер, — светлые, дарящие надежду, наполненные красотой и спокойствием, даже если на них изображена дождливая осень. А что бы было, если бы одна из них вот так превратилась в тюрьму и плаху? Смогли бы вы потом творить, как прежде?

От прищуренных глаз к вискам побежали тоненькие морщинки. Потом Брик кивнул, то ли соглашаясь с моими словами, то ли как минимум их принимая. Еще раз оглядел мастерскую, прошелся туда-сюда, приблизился к окну. Какое-то время будто всматривался во что-то, и мне даже подумалось, не нашел ли оман вдохновение для новой картины. Не самый подходящий момент, конечно, но кто их, художников, разберет?

А Брик развернулся, и решимость, сквозившая сейчас в его движениях, нашла отражение и в выражении лица.

— Ну все, — твердо заявил он. — Мне это надоело.

«Сейчас уволит», — промелькнуло в мозгу, но отчего-то очень отстраненно.

— Добром это не кончится, — продолжал между тем оман. — В захолустной Аяре от тебя так просто не отстанут. Всегда будет не одно, так другое. Поэтому мы переезжаем.

Замена ожидаемого «расстаемся» на туманное «переезжаем» ненадолго ввела меня в состояние ступора. Пора уже привыкнуть, что именно к такой реакции меня приводят некоторые высказывания Итая.

— Два вопроса, — пробормотала я, все еще тяжело дыша. По-прежнему давало о себе знать безумие предшествовавшего часа. — Куда переезжаем. И кто именно.