Чудовище и красавец

— А если попробовать так? — пробормотал он и, окунув кисть в краску, принялся водить ею по стене, закрашивая укутавшую ее белизну. — Можешь пошевелить рукой? — спросил он затем.

— Только в районе локтя, — попытавшись, ответила я. А сама с подступающим к горлу ужасом осознала, что кисть не просто не шевелится. Я вообще перестала чувствовать пальцы. — Ч-чувствительность снизилась, — сбившись, сообщила я немного облегченную версию своего открытия.

— Рука погрузилась сильнее, — с мрачным видом отметил Алон. — Вряд ли из-за этого, — добавил он, кивнув на плоды трудов Итая. — Просто леванит продолжает действовать с той же скоростью, что и прежде.

Напряженно сжавший губы оман вновь склонился над содержимым своего саквояжа.

В течение следующего часа он перепробовал множество вариантов. Закрашивал леванит различными цветами, пытался сколупнуть при помощи специальных инструментов покрытые им участки, водил по стене кистью, вымоченной в каком-то прозрачном растворе, нарисовал забор, огораживавший мою руку. Ничего не помогало: краски постепенно растворялись, и по истечении этого часа левая кисть практически полностью погрузилась в стену.

Мужчины успели отыскать в доме и принести несколько ящиков, которые, поставленные один на другой, сформировали подобие высокого табурета, позволившего мне сесть. Так что устроилась я сравнительно удобно, но вот о душевном комфорте говорить не приходилось.

Если поначалу появление Алона, а затем и Итая принесло надежду, то сейчас я все более отчетливо понимала: ничто не поможет. Меня все-таки затянет в эту проклятую стену до конца. Вот только неясно: что произойдет, когда с той стороны окажется сердце? Оно перестанет биться? Или я продолжу осознавать, как постепенно ухожу в небытие? И что случится потом, когда я окончательно окажусь… там? Это будет смерть? Я уйду за Грань, как говорил демон? Или продолжу существовать там, в абсолютно белой плоскости, лишенной объема и полностью отгороженной от внешнего мира? Или не полностью? Возможно, я буду слышать то, что происходит снаружи, но сама, как привидение, смогу лишь изредка испустить едва ощутимый в комнате вздох? Некстати — или, напротив, кстати — вспомнился Итай, резкими мазками закрашивавший картину вместе с заброшенным в нее несостоявшимся насильником.

— Мы что-нибудь придумаем. Дана, слышишь? — Итай затормошил меня за плечо. — Мы что-нибудь придумаем!

Я отстраненно кивнула, но так, больше из вежливости. Что толку его расстраивать? Все равно это ничего не изменит.

Алон пару раз выходил, чтобы связаться со своими специалистами. Не знаю точно, как он это делал; кажется, в таких целях используют специальные амулеты связи, основанные на магии воды.

Мне пришлось перебраться ближе к стене, мужчины помогли переставить ящики.

Итай весь взмок; волосы, в которые он то и дело запускал пятерню, стояли дыбом. Глаза, под которыми обозначились темные круги, горели лихорадочным огнем. Он то и дело принимался что-то беззвучно шептать пересохшими губами. Он искал и не собирался сдаваться.

— Есть что-нибудь? — спросил Алон, в очередной раз вернувшийся после короткого разговора. Слишком короткого, чтобы от него можно было ожидать хороших новостей.

Оман, сделавший тот же вывод, что и я, лишь нетерпеливо махнул рукой, склонившись над красками и инструментами.

— Знаешь, Итай, — проговорила я, с трудом сглотнув перекрывший горло ком, — наверное, это все не имеет смысла. С этим уже ничего не поделать. — Обращение на «ты», еще утром казавшееся таким трудным, теперь само слетало с уст. Художник поднял голову, потом встал на ноги. — Но я все равно рада, что ты пришел. Я боялась, что не смогу увидеть тебя еще раз. Я хотела сказать…

Длинные пальцы омана коснулись моих губ.

— Не сейчас.

Он умудрился произнести это мягко, но одновременно и тоном, не подразумевающим пререканий. Еще один взгляд — и Итай возвратился к краскам и кистям, полностью погрузившись в поиски решения.

Алон, на протяжении этого короткого разговора старавшийся держаться в стороне, приблизился и посмотрел на мое запястье, большая часть которого уже погрузилась в стену. Сглотнул и негромко, обращаясь в первую очередь к Оману, проговорил:

— На самый крайний случай существует еще один вариант.

Итай поднялся, распрямил спину и устремил на судью хмурый взгляд.

— Какой?

Алон вздохнул, но голос его прозвучал твердо:

— Ампутировать руку прежде, чем в стену засосет все остальное.

Мое сердце в очередной раз попыталось остановиться. Даже не представляю, откуда бралась эта сумасшедшая тяга к жизни, заставлявшая его биться снова и снова.

— Думай, что говоришь! — вскинулся Итай.

— Поверь, я думаю, и очень хорошо.

— Хочешь, чтобы она на всю жизнь осталась калекой?

Глаза омана злобно сверкнули, а скулы заострились.

— Это лучше, чем если ее жизнь оборвется совсем.

Жесткие, чтобы не сказать жестокие слова возымели отрезвляющее действие. Туман, застилавший мой разум, развеялся, и я поняла: все верно. Это единственное решение, и оно лучше, чем никакого.