Чудовы луга

Рука не нащупала ни стволов, ни веток, Заноза почувствовал подъем и остановился. На краю слуха что-то звякало печально и сипло, словно дух сгинувшей скотинки заблудился во мгле. Перед глазами плавала и ветвилась чернота.

Что-то коснулось лица, погладило — нежное и влажное, как рука призрака. Пахнуло прелью.

Заноза подскочил, мгновенно облившись потом, треснул себя по щеке изо всей силы. Пальцы опутало волглое, прохладное, невесомо упало на голову. Саван утопленника! Заноза взвыл, судорожно стряхивая невидимые путы.

— Ай-ай-ай, спасите меня! Господи помилуй, ой-ей-ей!

Бродячая скотинка зазвякала колокольцами теперь уже повсюду, потом хрипло расхохоталась:

— Заноза, успокойся! Это лента с дуба на тебя напала, ты ее оборвал.

— Вентиска? — голос у Занозы дрожал.

— Я, кто же еще. У тебя под ногами ствол поваленный. Кувыркнешься. Обходи слева.

Заноза, испуганно таращась в темноту, двинулся налево, на голос. Это всего лишь сгнившая лента с дуба, одна из многих, которыми увешаны ветви. И бронзовые колокольчики — подношения Шиммелю с тех времен, когда люди помнили, где лежит кровожадный верейский лорд. Ленты тканы из хорошего льна, дождь и ветер портят их намного медленнее, чем живую плоть.

Всего лишь лента?

Или сам Шиммель похлопал Занозу по щеке? Мол, молодец, что пришел, и людей привел, и сына моего, и сивую кобылу. Молодец, Заноза, попомню тебе…

Господи помилуй!..

— Корни, осторожней, — сказал Кай. — Садись, здесь сухо.

— Я постою.

Слева проступила и разрослась черная стена. Заноза нащупал мокрые складки коры, поспешно отдернул руку и вытер пальцы о полу. Дуб. Тот самый, уродливый. Страшный.

— Я за тобой пришел. — Заноза потихоньку приходил в себя. — Ты бы посидел с парнями, а? Негоже от людей прятаться. Ты даже хлебом нашим брезгуешь, обижаются парни.

— Мне нет до них дела, Заноза.

— Как — нет? За тобой люди пошли, под руку твою, ты ж сыном Шиммелевым сказался, тебе ватагу водить!

Усталый вздох.

— Не звал я их. Они мне не нужны.

— Да как же не нужны! Ты Шиммеля призвать собрался, как же без людей? Разбойничий лорд он, Шиммель-то, спокон веку лихие люди его призывают, зачем же его просто так вызывать?

— Уффф… надоело уже. Сколько тебе объяснять…

Рядом зашуршало, затрещали веточки в лесной подстилке, поднялась фигура — темная, в размытой серой мгле. Пятно лица с провалами глаз, тусклый отсвет пряжки на плече. Заноза не ощутил ни тепла от нее, ни человечьего запаха — только тлен лесной, горечь палых листьев.

— Шиммель мне отец, Заноза. Я хочу его увидеть. Все.

— Да нельзя его видеть, дурень! — Заноза даже голос повысил в негодовании, только его исказил и выпил туман. — Кто Шиммеля увидит, тот недолго проживет — зарубят, стрелу схлопочет, споткнется и шею свернет. Сказывают, он и своих не жалел никогда, а теперь проклятье на нем такое. Думаешь, проклятье разбираться будет, сын ты ему или не сын?

Кай молчал.

— А вот парни не стерпят, порежут тебя, потому как ты нетварей привадил, того гляди, на людей натравишь! Хошь железо в печенку? Еще денек — и никакие речи разумные их не удержат.

Кай молчал, только запрокинул лицо, в темных ямах глазниц слюдой заблестели белки. Заноза распалил сам себя, страх, усталость, горькая обида за неоцененную верность слепились в ком за грудиной и заворочались там больно и колюче.

— Пойдем к людям!

Он протянул руку, чтобы ухватить Кая за плечо, но темнота обманула, Кай стоял гораздо дальше, чем Занозе казалось. Или он отшагнул назад, а Заноза не заметил.

— Пойдем, Вентиска, чтоб тебя мары задрали!

Короткий смешок.

— Ржет еще! Поржешь с пером под ребрами! Пойдем, говорю!

— Не ори, Заноза. — Опять тихий смех, от которого волосы зашевелились. — Хватит орать. Смотри. — Кай поднял руку, ладонью к небу. — Снег пошел.

Он тенью скользнул мимо, вниз по склону, влажный треск сучьев и хлюпанье раскисшего мха словно не из-под его ног доносились. Воздух разом посветлел от падающего снега, очистился от болотных испарений. Заноза глубоко вздохнул — и тут из чащобы, от едва видного рыжего пятнышка между деревьями, донесся многоголосый ликующий вопль.

Заноза поспешил к костру, заслоняясь руками от веток, а Кая уже и след простыл. С каждым мгновением снег падал все сильнее, наполняя лес бледным свечением, и таял, не долетая до земли. Воздух сделался густ и полон небесного шороха, а сердце колотилось в предчувствии пугающего чуда.

У костра вовсю суетились. Не жалея, грузили в огонь весь приготовленный на долгую ночь хворост, все ценные еловые дрова, рубили орешник на шесты, Клык приволок заветный жбанчик. Заноза вытащил из захоронки последние два меха с яблочным. Щавлик, еще не принявший сверх обычного ни капли, вдруг расхохотался и прошелся колесом вокруг костра, дрыгая ногами в размотанных опорках.

Огонь заревел, поднялся высоко, раздвинув полог валящегося снега, искры плясали и перемешивались с белыми хлопьями. По рукам поплыла первая чаша. Заноза сделал глоток и едва не подавился — на этот раз не арварановку добавили в вино, а вино в арварановку.