Чукотка

* * *

Прочитав эту запись учителя, я вызвал школьницу Тает-Хему поговорить с ней о ламповых стеклах.

Выбор пал на нее потому, что она любила поговорить и откровенно рассказывала о всех школьных событиях.

Бойкая девочка, с очень красивым лицом, Тает-Хема была любимицей всей культбазы. Она часто забегала в квартиры сотрудников в надежде получить конфеты или еще какие-либо подарки. Этим ее немного избаловали, но это же обстоятельство сделало ее исключительно общительной с русскими. Она держала себя свободно, без тени смущения, и часто даже шутила. Ей было лет девять, но она была самая развитая и самая большая проказница.

Тает-Хема охотно вошла в учительскую и села на стул, с интересом ожидая вопроса. Каждый раз, когда с ней происходила беседа один на один, она была очень довольна. Тает-Хема знала, что школьники толпятся около двери и с большим нетерпением ожидают ее возвращения. Конечно, ей решать — рассказать или не рассказать про разговор. Некоторое время она будет молчать, испытывая их терпение, а потом расскажет подробно, со своими добавлениями.

Тает-Хема с самым серьезным выражением лица сидит и молчит. Она сгорает от любопытства: зачем ее позвали, какой будет разговор?

— Ну, что же ты ничего не спрашиваешь? — говорит она наконец, не в силах совладать со своим любопытством.

— Сейчас, сейчас, Тает-Хема! Вот напишу записку, тогда поговорим.

— Спрашивай же скорей! — нетерпеливо говорит она.

Но я намеренно медлю.

— Расскажи, Тает-Хема: отчего так часто бьются у нас в школе ламповые стекла?

Тает-Хема делает лукавые глаза и смеется.

— Наверно, «келе» делает дырочки в стеклах. Он всегда что-нибудь портит.

На лице у нее появляется таинственное выражение. Она поднимается со стула и, погрозив мне пальцем, шепчет:

— Подожди немножко!

На цыпочках она подбегает к двери и смотрит в замочную скважину.

— Здесь всегда смотрят, — говорит она и вешает на ручку двери свой носовой платок. — Еще смотрят в гвоздевую дырочку.

Тает-Хема долго ищет ее, — с этой стороны ей не приходилось подсматривать.

— Вот, вот она! В нее хорошо видно. Ее надо спичкой заткнуть.

— Зачем же подсматривают, Тает-Хема? Ведь это нехорошо.

— Нет, хорошо. Очень интересно.

— Но ты ведь сейчас все закрыла, чтобы никто не смотрел? Значит, подсматривать нельзя, плохо?

— Зачем им смотреть, когда я сама расскажу потом им. Смотреть надо, когда здесь никого нет наших.

— Подсматривать и подслушивать разговоры вообще нехорошо. Так делают только плохие люди.

Тает-Хема немного смущена и молча садится на краешек стула.

— А дырочки в стеклах делать тоже нехорошо? — спрашивает она и, не дожидаясь ответа, говорит: — Это мальчики делают. Они плюют в ламповое стекло — и там делается дырочка. Таютэгин хорошо плюет сквозь зубы. У других так не получается, у них только трещины.

— Конечно, нехорошо, так же как и ручки у чашек отбивать. Это все равно как если бы я подошел к байдаре и вырезал ножом дырочку в дне.

— Нет, там нельзя. Тогда в байдару польется вода и на ней нельзя будет ездить по морю. Затонуть может.

— Но ведь и лампа коптит, когда в стекле сделана дырочка. А кроме того, у нас скоро стекол не будет. На складе их осталось очень мало. Тогда придется жить в темноте.

— Скоро придет большое солнце, и без лампы всю ночь будет светло, — говорит она.

— Нет, Тает-Хема, большого солнца еще долго ждать.

— А кто делает стекла, из чего их делают?

— Ламповые стекла делают русские рабочие.

— О, здесь много русских! Пусть они сделают. Ребята все хотят посмотреть, как делают стекла.

Так неожиданно выяснилась необходимость беседы со всеми учениками о ламповых стеклах, о том, как их делают, где их можно сделать и почему нельзя «устраивать» на них дырочки.

Происшествие было исчерпано. Лятуге больше не пришлось ходить на склад за ламповыми стеклами.