Чукотский анекдот

— А вы сами родились в яранге? — спросила Сьюзен.

— А где же еще! — гордо ответил Теркие. — Лет до семнадцати жил.

— Расскажите мне, как была устроена яранга, — попросила гостья.

Теркие с удивлением воззрился на Сьюзен и заметил:

— Я слышал, что вы планируете строить пекарню, а не ярангу.

— Да нет, — смутилась Сьюзен. — Мне просто интересно. Хочется знать, как жил мой дед.

— Ваш дед, по рассказам, — сообщил Теркие, — жил в особой яранге. Она находилась в Кэнискуне, рядом с развалинами старых складов. Она была очень большая и состояла как бы из трех частей. В одной устроена комната с окном, с печкой, в ней и жил Карпентер, рядом висел меховой полог для жены и детей, а обширный чоттагин представлял собой торговое помещение с полками для товаров. Над очагом всегда висел большой чайник — для покупателей. Я-то сам его не видел, но мой отец мальчиком бывал в лавке Карпентера, угощался сладким чаем и ел галету, намазанную млячем.

— Чем? — полюбопытствовала Етгеукэй.

— Мляч. Это американское слово, — уточнил Теркие. — Как соуп — мыло, кау — корова… Раньше в нашем языке много было американских слов, а потом большевики заменили их русскими.

— Мляч — это, наверное, мелясса, — высказала догадку Сьюзен.

Теркие выразительно посмотрел на Пестерова, и тот с готовностью заново наполнил стаканы.

— Я предлагаю тост за дружбу Чукотки с Аляской, — торжественно произнес Теркие. — Спасибо вам. В самую трудную минуту пришли на помощь. А где эти большевики с их светлой мечтой — коммунизмом?

— А вот ваша яранга тоже была покрыта моржовой кожей? — поинтересовалась Сьюзен.

— Мы не такие богатые, как Гэмалькоты, у которых крыша была брезентовая, — ответил Теркие.

— И камни висели?

— И камни висели, — кивнул Теркие. Он заметно пьянел, но был еще в той стадии, когда хотелось петь.

Он растянул меха и прислушался к звучанию инструмента.

— У русских что хорошо, так это песни, — с мечтательным выражением произнес Теркие. — Вот послушайте:

Глухой, неведомой тайгою.
Сибирской, дальней стороной,
Бежал бродяга с Сахалина
Звериной, узкою тропой…

Теркие пел протяжно, полузакрыв глаза. Закончив одну, он тут же начал другую, о ямщике, замерзшем в пути.

— Ямщик — это русский каюр, — снисходительно объяснил он гостье. — Только в упряжке у него не собаки, а лошади. Ох, как я испугался, когда впервые в жизни увидел это животное!

Но Сьюзен интересовало совсем другое. Она хотела знать, как сносили яранги, куда девали большие валуны, которые держали крыши из моржовых кож.

— Вы, наверное, видели, как сносили ярангу шамана Млеткына?

— Это я видел своими глазами! — оживленно ответил Терние. — Яранга была немалая. Когда бульдозер сокрушил стены, вдруг появились спрятанные в укромных уголках изображения духов, деревянные и каменные идолы, большие бубны, священные сосуды. Потом подожгли.

— И все это сгорело?

— Сгорело! — сокрушенно произнес Теркие. — Эти духи в огне плясали, как живые, казалось, даже выли и говорили на незнакомом, шаманском языке. Младший сын Млеткына, Гивэу-комсомолец, потом убивший свою жену, мою тетю Туар, смеялся…

— А эти камни, валуны, которые поддерживали крышу, они не лопались, не крошились?

— Это крепкие камни. С ними ничего не случилось. Только почернели. В Улике их было навалом, поначалу не знали, куда девать. Свозили их к Священному валуну. А потом, когда начали строить новую пекарню, из них сложили фундамент.

— А эти камни, они как, тяжелые были?

— Старались подвешивать камни потяжелее. Ведь в Улике случается такой южак, что не только моржовую крышу, даже железные листы срывало со школы.

— Ну, вот этот камень мог поднять один человек? — продолжала Сьюзен, удивляя своих собеседников странным интересом к этим частям уже давно забытого на побережье древнего жилища.

— Мог, конечно, — ответил Теркие и обратился к Пестерову: — А ты не забывай наливать!

Аркадий Пестеров опасался, что Теркие быстро окосеет. Земляк пьянел, но становился оживленнее. Он с удовольствием вспоминал свое житье-бытье в яранге, часто поминал отца Кулиля, помощника пекаря Павлова, своих школьных друзей — Петьку Павлова и Владика Леонтьева.

— Отличные были ребята, даром, что тангитаны! Оба шпарили по-чукотски, как заправские луоравэтланы, ходили на охоту, каюрили. У Леонтьева была даже своя упряжка. Владик потом стал ученым, писателем… Но недавно скончался от рака горла. Много курил. Как приезжал к нам в Улак, так все кашлял. А Петька, тот работал на полярных станциях механиком, даже зимовал в Антарктике, а потом куда-то исчез…

— А вот эти камни, — Сьюзен все поворачивала на свое, — они целиком положены в основание новой пекарни или их как-то ломали, дробили?

— А чего их дробить? Клали так, целиком, только цементом скрепляли. Пекарню строила бригада армян. Горные люди. Фундамент сделали на века. А вот стены оказались заражены грибком. Такая жалость!

— Новую пекарню надо строить, — заключила беседу Сьюзен.

— Кто против! Все новое всегда лучше старого! — согласился Теркие.