Чукотский анекдот

С одного коктейля ничего не будет, подумал Пестеров. Уж такие объемы спиртного ему приходилось поглощать, а тут какая-то «Радуга». И притом, здесь ее наверняка сильно разводят.

Напиток оказался приторно сладким, и закусывать его икрой было противно. Но раз такие обычаи здесь, ничего не поделаешь: надо им следовать. Отстал Пестеров от современной жизни, придется приспосабливаться. К тому же Катя не выказывала никакого удивления, похоже, она не раз бывала в этом заведении. Она заказала пачку американских сигарет. Сидящий напротив парень услужливо щелкнул зажигалкой «Зиппо».

Первый глоток «Радуги» моментально развеял остатки сомнений в сознании Пестерова. Мир снова показался ему таким, как в далекой молодости, прекрасным, многообещающим, полным любви. И еще — это ожидание предстоящего любовного наслаждения, к которому приближаешься постепенно, не спеша, медленно наращивая силу желания. Катя сообщила, что живет одна, дочка сейчас у бабушки в Конергино. Танцевать в «Эргыроне» перестала давно, занималась разными делами, даже какое-то время владела ларьком на «Поле чудес», но не выдержала конкуренции с сыновьями Пака, мэра города, захватившими всю продовольственную торговлю в городе. Из слов Кати выяснилось, что и этот уютный «Теремок» тоже принадлежал им.

Время от времени соседи по столу отправлялись танцевать с Катей, подливали Аркадию Пестерову, который наслаждался ощущением собственной значимости. Он рассказывал о дружбе с американцами, о своей спутнице Сьюзен Канишеро, влюбленной, по его словам, по уши в него, о своем будущем путешествии в Америку. Там он собирался встретиться со своим другом Мстиславом Ростроповичем, погостить у него. Почему-то именно этот рассказ о знакомстве со знаменитым музыкантом, самый правдивый, основанный на реальных фактах, вызвал наибольшее недоверие одного из соседей по столу. Пестеров уже давно забыл о своей норме и опустошал стакан за стаканом. Здесь не подавали чистую водку или коньяк, только в смеси, и, как догадался своим затуманивающимся мозгом Пестеров, это было выгоднее.

Несколько раз он выходил танцевать с Катей, приглашал других дам, громко разговаривал, придирался к бармену, пытаясь обвинить его в жульничестве, даже громко подпевал музыке. Иногда в его опьяненном мозгу вспыхивала какая-то искорка, тонкую полоску светлого сознания озаряла мысль о том, что он катится вниз по крутой горке окончательного опьянения, но следующий глоток огненного напитка быстро гасил укоряющий огонек.

Порой сознание совершенно выключалось. Вдруг куда-то исчезла Катя, поменялись застольные собутыльники. Громкая музыка вбивалась в мозг, словно утрамбовывая его.

Минут десять, а то и больше Пестеров не мог понять, где находится. Вокруг стояла тишина, колыхалась трава, какое-то маленькое насекомое ползло по зеленому стеблю. Кругом было светло — летом в Въэне ночи короткие и светлые. Лицо саднило. Медленно ощупав его, Пестеров едва не вскрикнул от боли: весь левый глаз заплыл, и он видел только одним правым. Он попытался разлепить веки, но только и смог убедиться, что глаз цел.

Приподнявшись на локте, Пестеров обнаружил, что лежит посреди большой клумбы тундровой осоки, которой в годы его молодости озеленяли город, чтобы как-то оживить бетонное однообразие. Эту траву порекомендовал ученый-ботаник Тихомиров, она оказалась и впрямь неприхотливой и вырастала в клумбах достаточно высокой, выше пояса.

Пестеров попытался вспомнить, что произошло в «Теремке», но в голове был полный провал, черная дыра. Последнее, что тусклой вспышкой озарило мозг, — чье-то огромное, мерзкое слюнявое лицо, склонившееся над ним.

Клумба располагалась прямо напротив гостиницы «Интурист». Подавив стон, Пестеров поднялся на ноги и побрел к высокому входу. Цепляясь за покрытые утренней сыростью металлические поручни, вскарабкался на крыльцо, потянул дверь. Она была заперта. Найдя кнопку. Пестеров позвонил.

Ночная дежурная отшатнулась, но узнала его:

— Боже! Кто это вас так?

— И у чукчей есть враги! — пробормотал Пестеров и, ввалившись в номер, рухнул на кровать.

Пестеров молча сидел рядом с Сьюзен в кресле самолета. Она ни единым словом не упрекнула его за происшествие. Мало того, она обработала его рану на лице, припудрила каким-то лекарством и достала большие солнцезащитные очки, полностью скрывшие огромный синяк.

Пестеров был безмерно благодарен ей, но не знал, какими словами, какими действиями выразить эту благодарность. Больше всего угнетало невыносимое чувство вины и желание укрыться, уйти в полное одиночество.

И эта ненавязчивая забота, молчаливое сочувствие, желание облегчить душевную боль… Откуда это у нее, у внучки, как описывали советские писатели, «хищной акулы-капиталиста», такое доброе сердце?

Пестеров готов был заплакать. Чтобы скрыть свое настроение, он, не отрываясь, смотрел на проплывающие мод крылом самолета отроги Золотого хребта, водную ширь залива Креста, косу Мээчкын и круто ниспадающие в океан отроги Гуврэльских гор.

Глава двенадцатая