Чума на оба ваши дома

— Знаешь, его убили из-за печати сэра Джона. Ты знал о печати? — Бартоломью кивнул, и Майкл продолжал. — Перед смертью Август заявил, что в его комнате были черти. Помнишь? Так вот, перед тем как все это случилось, он рассказал мне, что кто-то попытается убить его. В ту ночь он долго не давал мне уснуть своими россказнями. Потом я решил, что он успокоился, и вышел на кухню перекусить. Через несколько минут он снова завопил. Я бросился на крик, и мы с тобой вдвоем высадили дверь. В комнате было полно дыма, а старик обезумел от страха. Я понял, что я не единственный, кто догадался о том, что комната Августа — единственное место, где сэр Джон мог перед смертью спрятать печать. Ты появился сразу же после меня.

Бартоломью прекрасно помнил события того вечера. Он еще удивился тогда, что Майкл успел добежать до комнаты Августа раньше него. Но если бенедиктинец совершал набег на кухню, все вставало на свои места.

— Ты предложил остаться с Августом до утра, и я понял, что ему ничего не грозит, если даже кто-то и впрямь пытался убить его, чтобы найти печать. Еще пару дней я присматривал за ним и заглянул проведать его перед праздничным обедом Уилсона в честь вступления в должность. Я был в полном ужасе, когда услышал, что во время обеда его и убили. Ведь на бедного старика уже совершили одно покушение. В общем, я никогда прежде не видел убитого человека, и, боюсь, это зрелище лишило меня присутствия духа сильнее, чем я ожидал. Я боялся смотреть на его лицо, потому что слышал, будто облик убийцы навсегда запечатлевается в глазах жертвы. Еще я слышал, будто тело жертвы начинает кровоточить в присутствии убийцы, и я боялся, что тело Августа начнет истекать кровью при мне, потому что я не сумел спасти его, хотя знал, что его жизни грозит опасность.

Он умолк и со слабой улыбкой взглянул на Бартоломью.

— Все это глупости, разумеется, и в обычных обстоятельствах я не опустился бы до подобных суеверий. Но в тот день все было как во сне: эти церемонии Уилсона, вино рекой, горожане в колледже, беспорядки, попытка братьев Оливеров оставить тебя за воротами и в довершение всего — смерть Августа. Это было уже слишком. Я был глубоко потрясен, ведь я только что видел его живым. Это объясняет мое поведение?

Бартоломью пожал плечами.

— Пожалуй, да, но обычно ты не впадаешь в панику с такой легкостью.

— Ну, было и еще кое-что, — сказал бенедиктинец. — В тот день епископ говорил со мной. Он сказал, что хочет сделать меня своим доверенным лицом в Майкл-хаузе. Он рассказал о смертях профессоров в других колледжах и добавил, что Элфрит уже шпионит на него. Он хотел, чтобы я действовал независимо от Элфрита — в этом случае, если одна ниточка разорвется, другая останется целой. Срок на размышления, согласен я или нет, он дал мне до следующего дня. Когда Август умер, я по-настоящему осознал, во что меня просят ввязаться, и, откровенно говоря, ужаснулся. Но на следующий день я переговорил с епископом и пообещал, что возьмусь за дело — ради колледжа и ради университета.

Он снова помолчал.

— С тех самых пор я действую по поручению епископа. Я пытался предупредить тебя, чтобы ты держался подальше от интриг, Мэтт. Я думал, ты не осознаешь, во что можешь вляпаться, а убийство Августа показало: все это больше не глупая игра, которую со скуки затеяли ученые с живыми умами и переизбытком досуга, а нечто куда более опасное.

Лучина затрещала и догорела, и Бартоломью не в первый уже раз осознал, как он заблуждался. Он встал и осторожно потянулся. Потом уселся и принял решение. Он начал рассказывать Майклу все, что знал и о чем догадался сам.

XII

Майкл перестал жечь щепки и большую часть истории Бартоломью поведал во мраке. Он пробыл в темноте и одиночестве так долго, что время от времени начинал сомневаться, не примерещился ли ему Майкл, и несколько раз протягивал руку, чтобы прикоснуться к нему, или задавал ненужные вопросы, только чтобы услышать его голос. Бенедиктинец дополнял его повествование крупицами своих сведений, и, когда рассказ был окончен, у Бартоломью наконец-то сложилось впечатление, что он понимает большую часть событий. Майкл вздохнул в темноте.

— Колледжи станут в университете могущественной силой, Мэтт. Сейчас их пять, а на будущий год планируется основать еще два. Это означает, что будет семь учреждений, к которым относятся профессора и которым принадлежит собственность. Профессора будут больше уверены в будущем, чем преподаватели в пансионах, — чем дольше они остаются в колледжах, тем крепче их власть. У пансионов нет собственности, вследствие чего они по природе своей неустойчивы, и со временем их место займут колледжи. Уже сейчас самые влиятельные люди в университете — профессора колледжей, а не преподаватели из пансионов. Суинфорд, должно быть, решил, что надо положить конец росту колледжей, потому что вскоре их могущество настолько возрастет, что они станут независимы от университета и подомнут под себя пансионы.

— Но зачем? — удивился Бартоломью. — Суинфорд — профессор, обладающий весом в университете, и он мастер Майкл-хауза.