Чума на оба ваши дома

Ричард отправился приглядеть за мальчишкой-конюхом, а Бартоломью двинулся в дом вслед за сестрой и ее мужем. Как только юноша скрылся, все трое сразу посерьезнели. Эдит рассказала, что она пошла к Филиппе, едва Бартоломью ушел, и обнаружила у той жар. В ту же ночь свалилась и сама Эдит, на следующий день — еще трое слуг. Они болели не так тяжело, как некоторые жертвы чумы, но у них была черная сыпь. Эдит показала Бартоломью бледно-розовый след на руке.

У Филиппы черные пятна высыпали в основном на лице. Она попросила Эдит дать ей покрывало, а потом заперлась у себя в комнате. Это произошло семь дней назад. Эдит не один час провела, уговаривая ее открыть дверь, но девушка отказалась даже разговаривать с ней.

Бартоломью поднялся.

— Она не пустит тебя, Мэтт, — сказала Эдит. — Она написала записку, где говорилось, что ты в особенности не должен приходить. Бедная девочка. Представить не могу, что она так страшно изуродована.

Бартоломью тоже не мог себе этого представить. Во всяком случае, не мог представить ничего, что могло бы изуродовать Филиппу настолько, чтобы она стала нежеланной для него. Ему вспомнился Колет. Что этот мор творит с человеческим рассудком! Он еле заметно улыбнулся сестре, прежде чем подняться в комнату Филиппы. Эдит не пыталась остановить его: она слишком хорошо знала брата. В глубине души она надеялась, что звук его голоса может вытащить Филиппу из ее отчаяния.

Он немного постоял перед дверью, потом постучал. Внутри послышался какой-то шорох, и все затихло.

— Филиппа? — позвал он негромко. — Это Мэттью. Пожалуйста, открой дверь. Не нужно бояться.

Было по-прежнему тихо. Он постучал еще раз.

— Филиппа. Если ты откроешь дверь и поговоришь со мной, даю слово, что не попытаюсь прикоснуться к тебе или увидеть тебя, — произнес он. — Просто позволь мне немного побыть с тобой.

Ответа не последовало. Бартоломью присел на сундук, который стоял в коридоре, и задумался. В обычных обстоятельствах ему и в голову не пришло бы покуситься на чье-то уединение, но сейчас он боялся, что состояние рассудка Филиппы, пострадавшего от болезни, может сделать ее неспособной позаботиться о себе. Если это и впрямь так, ей нужна помощь, пусть даже сама она этого не понимает.

Эдит в восемнадцать лет вышла замуж за Стэнмора и переехала в Трампингтон. Бартоломью тогда было восемь, и всякий раз, когда его отпускали из монастырской школы в Питерборо, он приезжал погостить в беспорядочно построенном доме сестры. Он изучил здесь каждую щелочку, каждый закоулок и знал, что замок на двери, за которой скрывалась Филиппа, неисправен. Стоит вставить острую щепку в определенном месте — и дверь в мгновение ока откроется. Мальчишкой он не раз играл с этим замком в дождливые дни.

Он решил сделать еще одну попытку.

— Филиппа. Почему ты не отвечаешь? Позволь поговорить с тобой всего несколько минут, и я обещаю, что уйду по первому твоему слову.

* * *

В ответ ему не раздалось ни звука, ни даже шороха. Бартоломью встревожился; он решил, что дело гораздо серьезней, чем несколько шрамов. Вооружившись заточенной железкой, которую он носил с собой среди прочих инструментов врачебного ремесла, Бартоломью вогнал ее в замочную скважину, как много лет подряд проделывал со щепкой. Навыка он не утратил, и дверь с легкостью подалась.

Филиппа сильно вздрогнула, когда он сделал к ней шаг, и Бартоломью остановился. Она съежилась на кровати, кутаясь в плащ, который он дал ей по пути из монастыря в Трампингтон. На ткани до сих пор темнела засохшая грязь. Лицо девушки было обращено к нему, но за длинной вуалью он не мог различить ее черты. Она горбилась, словно древняя старуха, над какой-то вышивкой.

При виде этой картины у Бартоломью перехватило дыхание. Филиппа терпеть не могла шитье и согласилась бы на все, лишь бы не заниматься им. И уж совершенно определенно она не села бы за вышивание по доброй воле. Он пригляделся повнимательней. Что-то было не так: держалась девушка как-то неестественно, и ступни у нее были больше, чем помнилось Бартоломью.

— Я же просила тебя не приходить.

Эти слова были произнесены еле слышным шепотом, специально для того, чтобы ввести его в заблуждение.

— Кто вы? Где Филиппа? — осведомился Бартоломью.

Женщина поняла, что раскрыта, голова ее резко вскинулась, и Бартоломью заметил сверкнувшие из-под густой вуали глаза. Он шагнул вперед, чтобы сорвать покрывало, но остановился: незнакомка смахнула вышивку с колен, и в грудь ему нацелился арбалет. Бартоломью отступил на шаг. Какая насмешка судьбы, подумалось ему: пережить чуму и погибнуть от стрелы.

Незнакомка поманила Бартоломью к себе, угрожающе мотнув арбалетом, когда он не подчинился.

— Кто вы? — повторил Бартоломью. Он спрашивал себя, успеет ли узнать ответ или раньше умрет, хватит ли у женщины решимости застрелить его?

— Никаких вопросов, поворачивайся, только медленно, — проговорила она своим жутким шепотом.

— Где Филиппа? — не сдавался Бартоломью; тревога толкала его на безрассудство.

— Еще один вопрос, и я пристрелю тебя. Поворачивайся.