Чума на оба ваши дома

Бартоломью немного рассердился на Грея. Следовало бы рассчитаться со своими долгами перед пансионом, прежде чем переходить к другому наставнику. Это был еще один пример двойной жизни, которую тот, похоже, вел. Бартоломью задался вопросом, что еще утаил от него студент.

По пути Мэттью заглянул в церковь Святого Ботолфа проведать Колета. Тот сидел на своем обычном месте, таращась на свечи и крутя в пальцах позолоченного льва. Когда Бартоломью попытался заговорить с ним, Колет уставился на него отсутствующим взглядом, и у врача не осталось сомнений, что бывший коллега не узнал его. Борода у того заскорузла от засохшей слюны, одежда была грязной. Бартоломью задумался: может быть, он должен попытаться помочь несчастному, но Колет, похоже, не испытывал никаких неудобств. Мэттью решил подождать день-другой и подумать.

Он вышел из церкви и зашагал по Хай-стрит дальше. Когда он поравнялся с «Королевской головой», показался Генри Оливер и одарил его взглядом, полным такой неприкрытой враждебности, что Бартоломью остановился как вкопанный. Оливер двинулся к нему. Бартоломью ждал, вынув из сумки маленький ножичек и пряча его под плащом, чтобы Оливер не увидел.

— Ну как, нашли свою даму, доктор? — осведомился студент. Голос его звучал как шипение.

Бартоломью хотелось макнуть Оливера в каменное корыто за его спиной, откуда поили лошадей.

— Почему вы спрашиваете? — сказал он так спокойно, как будто в душе у него не кипел гнев.

Оливер равнодушно пожал плечами, на губах у него заиграла холодная улыбочка.

— Да так, любопытно, где же она от вас скрывается.

Бартоломью улыбнулся в ответ.

— Она все еще от меня прячется, — сказал он, ломая голову над тем, что Оливер надеялся получить от этой игры в кошки-мышки. — А теперь, если позволите, как ни приятно мне с вами беседовать, но чумная яма зовет.

Он зашагал прочь, ломая голову, в чем же дело с этим юнцом. В конце концов он решил потолковать о нем с Суинфордом, когда тот вернется в колледж. Это недоразумение затянулось слишком надолго.

Когда он приблизился к чумной яме, какой-то сорванец подлетел к нему и что-то пробормотал, прежде чем развернуться и броситься бежать. Бартоломью быстрее молнии ухватил его и не выпускал, хотя парнишка отчаянно сопротивлялся и норовил пнуть обидчика босой ногой. Бартоломью дождался, когда он угомонится, и мягко заговорил:

— Я не расслышал, что ты сказал. Повтори еще раз.

— Один доброжелатель хочет кой-чего вам рассказать, ежели вы придете сюда в десять вечера, — запинаясь проговорил мальчуган, глядя на Бартоломью огромными перепуганными глазами. — Только приходите в одиночку.

Бартоломью впился в него взглядом. Неужели это еще одна уловка, чтобы заманить его туда, где от него можно будет избавиться — что почти удалось его врагам прошлой ночью?

— Кто велел тебе передать это мне?

Мальчуган снова начал брыкаться.

— Не знаю я. Он был весь закутанный. Спросил, знаю ли я вас, — вы к мамке моей ходили, когда она хворала, — ну, я и сказал, что да, тогда он велел мне передать вам эти слова, а потом давать деру. Он мне пенни дал.

Он протянул руку и показал монетку. Бартоломью отпустил мальчишку, и тот понесся по уличной грязи.

«И что теперь?» — подумал врач. Словно чумы, колледжа и Филиппы ему недостаточно!

* * *

За день дождь немного поутих, а с наступлением сумерек на небе появились голубые просветы. Но к тому времени, когда Бартоломью вернулся в Майкл-хауз после обхода больных, было так поздно, что большинство коллег уже улеглись спать.

Он прошел в кухню, где Кинрик клевал носом у догорающего очага, пошарил в кладовке, нашел остатки каравая и черствый сыр. Пока он ел, Кинрик раздул огонь и поставил подогреваться вино для них обоих. Бартоломью раздумывал, стоит ли идти на встречу с «доброжелателем» к чумной яме. Выбор места свидания казался странным, зато разговор точно будет с глазу на глаз: ни один человек в здравом уме не сунется в эту обитель скорби и отчаяния в глухую полночь. Он бросил взгляд на часовую свечу, по которой определяли время. Решать необходимо было быстро — до назначенной встречи оставалось меньше часа.

Возможно, загадочный незнакомец и впрямь желает ему добра и располагает сведениями о Филиппе. Бартоломью попытался мыслить логически. Люди, которые напали на него, едва ли могут рассчитывать, что он дважды попадется на один и тот же крючок и согласится встретиться неизвестно с кем в темноте, в глухом месте да еще и после того, что случилось накануне. Следовательно, «доброжелателем» должен быть человек, которому ничего не известно о нападении. Конечно, недруги Бартоломью могли использовать ту же самую цепочку рассуждений. Он смотрел на огонь и барабанил пальцами по столу, а в голове у него происходила борьба.