Чума на оба ваши дома

Бартоломью резко поднялся. Он пойдет. Только на этот раз, в отличие от прошлого, вооружится и будет начеку, помня о возможной опасности. Он часами просиживал в тавернах и пансионах, пытаясь узнать хоть что-нибудь об исчезновении Жиля и Филиппы; быть может, этот «доброжелатель» располагает нужными сведениями, и Мэттью не желает упустить эту возможность из-за излишней осторожности.

Кинрик сонно взглянул на него.

— Опять уходите? — спросил он.

Глаза его резко распахнулись при виде того, как Бартоломью снял с крюка на стене и сунул под плащ большой обоюдоострый мясницкий нож.

— Эй, а это зачем? — спросил Кинрик. Он выпрямился в кресле Агаты, оживляясь. — Никак, собрались всласть погулять в городе?

— У меня встреча, — сказал Бартоломью.

Он не видел никаких причин не говорить Кинрику, куда собирается. По крайней мере, если на него нападут, Кинрик сможет рассказать шерифу, что все было подстроено, а не стало результатом случайного столкновения с грабителями — как явно решил вчера Стэнмор.

Валлиец подхватил с пола небрежно брошенный плащ.

— В такую-то пору? После всего, что случилось вчера? Пожалуй, пойду-ка я с вами, от греха.

— Нет, — сказал Бартоломью, вспомнив слова мальчишки. Ему велели приходить одному, и он не хотел спугнуть возможного обладателя сведений.

Кинрик накинул плащ на плечи и встал рядом с Бартоломью.

— Мы с вами давно знакомы, — сказал он спокойно, — и я вижу: с тех пор как умер сэр Джон, с вами творится что-то неладное. Может быть, я смогу помочь. Я знаю, что вы тревожитесь о леди Филиппе. Эта встреча связана с ней?

Бартоломью невольно улыбнулся. Он и забыл, каким проницательным может быть маленький валлиец. Кивнув, он сказал:

— Но мне велели прийти в одиночку.

Кинрик пренебрежительно отмахнулся.

— День, когда кто-то увидит Кинрика ап Хьювида против его воли, станет его последним днем. Не тревожьтесь, хозяин, я буду там, но об этом не узнает никто, кроме вас. И куда же мы идем?

Бартоломью сдался. Его не покидали опасения относительно предстоящей встречи, и присутствие Кинрика было бы успокоительно. По крайней мере, будет кому сбегать за подмогой, если дело примет дурной оборот.

— Только осторожно, — сказал он вслух. — Я представления не имею ни с кем мы встречаемся, ни что им нужно. Если начнется заваруха, беги за помощью. Не встревай сам, а то можешь пострадать.

Кинрик бросил на него полный недоверия взгляд.

— Да за кого вы меня принимаете? Плохо же вы знаете Кинрика. Меня кое-чему научили в горах Уэльса.

— Извини. Просто в колледже и так уже столько народу погибло до срока, что я не хочу потерять кого-то еще.

— То есть Август, Пол и Монфише, вы хотите сказать? — переспросил Кинрик.

Бартоломью искоса взглянул на него.

— Если у меня нет ученой степени, как у ваших коллег, это не значит, что я совсем бестолковый, — заметил Кинрик. — Я знаю, что их убили, несмотря на все те россказни, которые распространил Уилсон. Но я буду держать рот на замке, — добавил он поспешно, видя тревогу на лице Бартоломью. — Ведь молчал же я до сих пор. Но вам нужно знать, что вы не один.

Для Кинрика это была необычайно длинная речь, и он дал понять, что разговор окончен, загасив свечи и выбрав себе нож.

Бартоломью выскользнул из кухни и пересек двор. Он быстро прошел по Сент-Майкл-лейн и свернул на Хай-стрит. Идти в темноте было нелегко. Ночь выдалась туманная. Лунный свет не проникал сквозь плотную белую пелену, и почти невозможно было разглядеть колдобины и мусор, пока не наступишь на них. В одном месте Бартоломью провалился в рытвину, полную вонючей воды, которая оказалась ему по колено. Морщась от запаха мочи и нечистот, исходившего оттуда, он выбрался и зашагал дальше. Кинрик не выдавал себя ни звуком, но Бартоломью знал, что он рядом.

Наконец он очутился на поле, где были выкопаны чумные ямы. Их огородили грубой деревянной изгородью, чтобы бродячие псы не заходили и не тревожили мертвых. Бартоломью перелез через забор и огляделся по сторонам. Кучи земли от двух заполненных доверху ям возвышались над вытоптанной травой, словно древние языческие курганы. Еще одна яма зияла, словно исполинский черный рот, и Бартоломью различил более светлый слой там, где последние сброшенные тела были засыпаны негашеной известью.

Он попытался разглядеть, не прячется ли кто-нибудь в кустах по краям поля, но ничто не шелохнулось. Какой-то звук за спиной заставил его стремительно обернуться, и он едва не потерял равновесие. Сердце у него бешено заколотилось, ноги стали ватными. Одной рукой он ухватился за изгородь, другой нащупывал длинный нож за поясом.

За забором стоял человек, закутанный в плотный плащ с капюшоном. Он не сделал никакой попытки перелезть через изгородь, а когда Бартоломью сделал шаг вперед, вскинул руку.

— Стойте!

Голос был женский. У Бартоломью екнуло сердце.

— Филиппа! — воскликнул он.

Женщина на миг застыла, потом покачала головой.

— Это не Филиппа. Простите.

Она снова огляделась и оперлась на изгородь, чтобы не говорить так громко.