Чума на оба ваши дома

Они добрались до Майкл-хауза, и Стэнмор вместе с Бартоломью отправились в зал выпить по стаканчику вина с пряностями, а Хью поручили рассказать новость шерифу. В зале был и отец Уильям — пытался читать при свечах, а несколько студентов вполголоса переговаривались в другом углу.

Стэнмор протянул ноги к маленькому очагу.

— Эти грабители наглеют на глазах, — сказал он. — До сих пор они обирали только мертвых и умирающих. В первый раз слышу, чтобы нападали на здоровых.

Бартоломью выложил на стол кошель. Он быстро рассказал Стэнмору о кузнеце и о том, как ему заплатили, чтобы он припугнул Бартоломью в день вступления Уилсона в должность. Стэнмор слушал, разинув рот от ужаса.

— Ради всего святого, Мэтт! Во что ты ввязался? Сначала кузнец, потом Филиппа, а теперь еще это!

Вид у Бартоломью был точно такой же озадаченный, как и у его зятя.

Вернулся Хью, и Стэнмор поднялся, отклонив предложение Бартоломью остаться на ночлег.

— Нет уж, спасибо! — сказал он, обводя взглядом колледж. — Зачем мне ночевать в таком холодном и унылом месте, когда у Стивена меня ждет теплый очаг и ярко освещенные комнаты?

Бартоломью вернулся к себе и разделся. Мыться и развешивать одежду ему пришлось в темноте: свечей универсантам не полагалось. Это считалось расточительством, ведь можно было пользоваться общими в зале или, что случалось чаще, в профессорской. Бартоломью как мог прибрал комнату и улегся на скрипучую кровать, с силой растирая ступни друг о друга в тщетной попытке согреть их. Стэнмор прав: в Майкл-хаузе холодно и мрачно. Он попытался улечься поудобнее и поморщился, когда деревяшка впилась в то место, куда один из нападавших пнул его.

Кто же все-таки покушался на него? И кузнец, и сегодняшний убитый получили примерно по пять марок серебром в кожаном кошельке. Связаны ли эти два случая? Наверняка: едва ли нашлась бы еще одна группа людей, готовых заплатить за его голову! Бартоломью тревожно заворочался. Из комнаты наверху доносились псалмы, которые пели соседи Майкла, бенедиктинцы. Потом где-то в переулке дважды гавкнула собака. Налетевший ветер громыхнул ставнями, по ним забарабанили капли дождя. Бартоломью свернулся калачиком и попытался закутать в одеяло ледяные ноги. Он силился сосредоточиться, но мысли путались. А потом внезапно настало утро.

* * *

Было пасмурно и сыро. Бартоломью пошел к мессе, но оказался единственным присутствующим в церкви, не считая самого отца Уильяма. Францисканец тараторил латинские слова с такой скоростью, что Бартоломью едва разбирал их. Он задался вопросом, может ли Уильям быть искренним при таком-то темпе, или он полагает, что Господу угодны короткие молитвы, дабы Он успевал заняться другими делами. Бартоломью спросил бы самого монаха, но ему не хотелось втягиваться в продолжительный спор.

Помня о данном Уилсону слове, Бартоломью подошел взглянуть на место, которое тот выбрал для своего пышного надгробия. Он уже попросил одного из каменщиков из замка заказать плиту черного мрамора, хотя и не представлял себе, когда сможет нанять кого-то, чтобы высечь из него надгробие. Мастер каменщиков умер от чумы, а оставшиеся в живых камнетесы были загружены ремонтными работами, необходимыми для содержания замка. Глядя на нишу для могилы мастера, он подумал: как несправедливо, что хорошие люди вроде Августа и Николаса должны лежать в общей яме, а память об Уилсоне увековечит роскошное надгробие.

Бартоломью вышел из церкви на улицу. Он натянул капюшон, чтобы защититься от дождя, и отправился проверить чумные ямы. По пути ему встретился Барвелл, который поприветствовал его улыбкой и сказал, что в пансионе Бенета уже два дня нет новых случаев чумы.

Пока они говорили, к ним приблизился нищий с ужасающими язвами на лице, прося милостыню. Бартоломью знал, что этот попрошайка каждое утро изображал свои «язвы» при помощи смеси мела, грязи и свиной крови. Внезапно нищий узнал под капюшоном врача и испуганно попятился, а Бартоломью перехватил руку Барвелла, уже приготовившегося расстаться с деньгами.

Он обернулся, чтобы объяснить положение дел Барвеллу, и увидел кошелек, который тот держал в руке. Он был сшит из тонкой кожи, а на боку у него красовалась вышитая золотой нитью монограмма «ПБ», в точности такая же, как и на том кошельке, что лежал сейчас в кармане Бартоломью. К горлу врача подступила тошнота. Хотя отчего бы помощнику принципала пансиона Бенета не иметь при себе кошелек с его эмблемой? Барвелл с любопытством посмотрел на него.

— Доктор? — сказал он.

— Язвы он рисует себе каждый день заново, — промямлил Бартоломью, надеясь, что Барвелл не заметил его реакции, а если и заметил, то не догадался о причинах.

Церковный колокол пробил час. Барвелл поднял глаза и натянул капюшон на голову.

— Ладно, мне пора за дело, да и вы, я уверен, заняты. — Он зашагал прочь, потом остановился. — Когда вы в следующий раз увидите этого негодника Сэмюела Грея, не могли бы вы передать ему, что он до сих пор должен нам плату за последний триместр?