Чума в Бреслау

— Ты, наверное, удивляешься, сынок, — он обдал его лицо никотиновым дыханием, — что я оказался непоследовательным, да? Что обещал этим сутенерам несколько дней пребывания в камерах и не сдержал своего слова? Тогда послушай меня внимательно, мальчик. В течение трех дней мы закрыли всех сутенеров Бреслау, кроме некого Макса Негша, известного как Малыш Макс. Тот пропал. Последний раз его видели в кафе Франка на Матиасплац в субботу. Сегодня я проверил последнее место, где мог укрываться Малыш. Его там не было. Он исчез, испарился. Сегодня, после того как я привез всех сутенеров в эту камеру, я оставил вас на полтора часа, так? Тогда я пошел в свою комнату, где над пинтой черного хааса вкусно храпел наш замечательный шеф. Затем я сравнил отпечатки пальцев девочек Негша с отпечатками погибших. Сошлось. Эти две убитые девушки — это девушки Негша. Эти восемнадцать вонючек мне не были больше нужны. Затем я выгнал их, чтобы они не отравляли воздух, понимаешь? Ты еще удивляешься, сынок?

— Да, удивляюсь, — ответил гордо и простодушно Блюммель, — ведь с субботы почти ничего другого господин надвахмистр не делает, только просматривает картотеки с отпечатками пальцев. Я удивлен, что только сегодня, за минуту вы опознали отпечатки. Если бы вы правильно их определили, положим, в воскресенье, сами или с помощью возможного специалиста, избавили бы нас от трудностей по поимке всех этих сутенеров, не говоря уже о времени.

Мок посмотрел на коллег. Их лица выражали целый спектр смешанных чувств: от недоверия и негодования на дерзкого практиканта даже до немого одобрения его слов. Только взгляд Курта Смолора выражал полное безразличие.

— Ты когда-нибудь бывал в Африке? — спросил Мок практиканта, а когда тот отрицательно покачал головой, продолжил: — А я был. Два месяца в Камеруне. И знаешь что? За эти два месяца я так и не научился распознавать негров. Один был похож на другого. Не отличить. А как ты думаешь, что больше похоже друг на друга: негры или папиллярные линии?

— Ну, линии…

— Я смог их идентифицировать, только когда понял, что это должны быть женщины от Малыша Максима, а не другие. А чтобы до этого дойти, нужно было разыскать всех сутенеров этого города. Это невозможно было определить в лаборатории. Полиция — это не лаборатория, сын мой. Это запыленная и окровавленная улица. Там ты найдешь то, что ищешь.

— Не согласен, — возразил Блюммель. — Если бы вы поручили экспертизу специалисту, то было бы…

— Я должен был сделать это сам, — ответил Мок с улыбкой. — А почему? Это не твое дело, сынок. А теперь убери блевотину в камере. Все, что мы делали, мы делали в тайне от президента. Не может быть никаких следов от нашей секретной операции.

Блюммель не сделал ни малейшего движения. Он стоял и не сводил глаз с Мока.

— Хочешь, я покажу тебе, как это делается? — спросил Мок дружелюбно.

— Да, пусть господин покажет. — Горло практиканта порозовело от гнева.

Домагалла, Смолор и Бухрак изумленно смотрели, как Мок сбрасывает с плеч изящный пиджак, закатывает рукава рубашки, затем берет пустое ведро и наполняет его водой из-под крана в коридоре.

— Поработаем вместе? — Мок смотрел на практиканта.

Блюммель кивнул и снял пиджак.

Бреслау, среда 4 июля 1923 года, семь часов вечера

Ильсхаймер в течение сегодняшнего дня дважды засыпал. С ним такого не случалось уже много лет. Конечно, дремота была важной составляющей его дневного расписания занятий, но он вообще сократил ее только до одного раза — после позднего обеда, около шести, когда уже объехал несколько магазинов с восточной галантереей. Из-за Мока он не мог сегодня реализовать этого важного момента дня. Однако этот весьма явный срыв плана не противодействовал появлению в мозгу Ильсхаймера сигнала голода, который наступал преимущественно во время посещения магазинов с экзотическими товарами. Но потом произошло нечто необычное. Импульс голода сопровождался нерегулярным и необъяснимым импульсом сна. Советник, благословляя прохладу своей комнаты, долго не сопротивлялся. Его разбудили действия Мок во дворе, а также визит посыльного из закусочной «Жареная колбаса под колокольчиком». Ильсхаймер съел две хрустящие булочки из дневной выпечки, обильно намазанные бархатной нежной печенкой и переложенные несколькими кусочками лука, после чего выпил бутылку темного пива из пивоварни Хааса. И тут появился совершенно обычный сигнал, который всегда наступал после полуденной трапезы.

От этого сна он только что отряхнулся, читая три документа, лежащие на его столе. Первый он отбросил через несколько секунд. Это была жалоба на Мока, которая внесла такой ужасный беспорядок в его педантичную жизнь. Еще два документа были написаны рукой Мока, что уже само по себе вызывало отвращение у любителя рапортов, настуканных на машинке. Первый документ был очень лаконичным рапортом.